Людмила Уварова - От мира сего

И в материальном отношении нечего было завидовать старому товарищу, разница в зарплате у них была не очень значительной, но Вареников был куда лучше устроен в жизни: у него хорошая квартира, дача, машина. Если бы хотел, имел бы и частную практику, но времени не хватало, все свободные часы и дни забирала дача.

Вареников ненавидел Вершилова каждым атомом своего существа. Порой ему становилось даже страшно: это было уже что-то вроде навязчивой идеи — постоянно думать о Вершилове, думать сладострастно, целенаправленно: вдруг он умрет? Или попадет под машину? Или заболеет неизлечимой болезнью? Или с ним случится еще что-нибудь плохое? Как было бы хорошо, как сладко, как невыразимо сладко…

Если кто-либо говорил при Вареникове, что, скажем, икс-игрек внезапно умер, первой мыслью Вареникова было: «Почему не Витька?»

Если он узнавал об авиационной катастрофе, он думал:

«Вот бы Витьку туда…»

Даже трудно было бы поверить, глядя на этого розовощекого, вполне респектабельного на вид джентльмена, что ему свойственны такие вот необычайно жгучие страсти!

Вареников не пытался бороться со своей ненавистью, напротив, он все время равномерно и регулярно продолжал питать ее, изо дня в день общаясь с Вершиловым. Истоки его ненависти таили в себе сложный, противоречивый конгломерат чувств и ощущений.

Прежде всего, он знал, Вершилову о нем известно многое, то, что Вареников хотел бы скрыть от всех остальных, а это уже было немало.

Но, главное, он завидовал Вершилову, однако совсем не так, как мог бы представить себе Вершилов.

Вареников считал его непрактичным, на редкость неумелым, чересчур искренним, он презирал все эти качества, уже сами по себе невыгодные в наши дни, но в то же время не мог удержаться от зависти. Потому что сам был лишен всего этого — непрактичности, неумелости, доброты, желания быстро прийти на помощь, говорить только то, что думаешь, и думать только то, что говоришь.

И еще он завидовал Вершилову, потому что тот пренебрегает материальными благами. Он знал, пренебрежение это не показное, каким был Витька Вершилов когда-то, таким и остался спустя годы.

Для него ничего не значили всякого рода жизненные преимущества, он не страдал болезнью вещизма, которая была присуща Вареникову; он был бескорыстен, так же, как и его покойный отец, не умел думать о своей выгоде, а Вареников весь был полон одними лишь желаниями — как бы изловчиться получше, схитрить, повернуть по-своему, одержать верх.

Однажды, тогда они учились в седьмом классе, Витька решил купить себе коньки «норвежки». Коньки стоили дорого, у отца и у мамы не было лишних денег, только недавно они купили ему новые лыжи и свитер, и он не решился просить, чтобы они купили ему коньки.

— Сам накоплю, — сказал он Володе.

Володя засмеялся.

— Накопишь? С каких таких капиталов?

Витя задумался.

— Что-нибудь придумаю…

— Ничего ты не придумаешь, — заключил Володя и предложил: — Вот что, у меня есть «норвежки», все равно они мне не нужны, я на них не очень-то…

— Почему не очень? — спросил Витя. — Давай походим вместе на каток, потренируешься…

Володя махнул рукой:

— Не очень-то я жалую катки и лыжные базы, сам знаешь. Лучше в кино лишний раз пойду…

— Я тоже люблю кино, — признался Витя. — Но каток — это сам знаешь…

— Знаю, — бесцеремонно оборвал его Володя. — Значит, так: я тебе отдам коньки, а ты мне пиши сочинения. Идёт?

Сперва Витя ничего не понял, Володя еще раз пояснил все как есть: в течение года Витя будет писать за него, Володю, классные и домашние сочинения. Зато Володя ему сразу же отдает коньки.

— Вот так, — сказал Володя и не поленился, побежал к себе наверх, принес коньки — длинные, сверкающие носы, чуть дотронешься рукой, кажется, зазвенят, сразу же сами ринутся на лед…

Витя был не в силах отвести от них взгляд.

— Так как, по рукам? — спросил Володя.

Витя еще пытался сопротивляться, он был правдив, даже в пустяках не умел солгать, покривить душой, обмануть кого-то.

— Но если я буду за тебя писать, выходит, мы оба обманщики чистой воды, — сказал он, однако Володя его и слушать не стал.

— Ладно, после покаешься — и все твои грехи простятся. Зато глянь на коньки — ветер, честное слово! Сплошной смерч! Как встанешь, сразу же полетишь…

И Витя не выдержал. И до самой весны скрепя сердце писал сочинения за Володю.

За себя и за него. И случалось, учитель ставил Володе пять, а Вите только три, потому что себе Витя писал во вторую очередь, спешил, не был таким внимательным, и порой учитель говорил: