Йожеф Дарваш - Город на трясине

Из длинного ряда то и дело выезжала какая-нибудь бричка и поворачивала на дорогу, ведущую к хуторам. Базар, собиравшийся на площади раз в неделю, понемногу разъезжался. Случайные торговцы и перекупщики, продававшие всякую всячину прямо на земле из корзин и мешков, большей частью уже исчезли, и только аршинники, торгующие мануфактурой, шляпники, сапожники и прянишники продолжали торчать в ларьках, громко расхваливая свой товар. На «бирже труда», в дальнем углу площади, тоже еще толпилось немало желающих продать себя. Даже больше обычного, почти столько же, как в день Ивана Крестителя, когда батраки нанимались не поденно, а на всю летнюю страду. В базарный день сюда съезжались хозяева со всех хуторов, чтобы продать зерно либо скотину, закупить что нужно на всю следующую неделю, а также сделать всякие другие дела в селе — ну и заодно, если нужен поденщик, прихватить на «бирже» и его. Многие хуторяне к этому времени уже наняли себе работников, но каждый год — вот и нынче тоже — всегда находилось несколько хитрецов и выжиг, которые тянули до последнего дня. Другие давно уж и магарыч распили, а эти все тянули, чтобы нанять подешевле…

Конечно, они не боялись, что на их долю не останется рабочих рук: чего другого, а бедняков на «бирже» такая туча, что хватит еще на три поместья. Каких только душа пожелает! И сдельщиков, и сезонников. Сбившись в кучу, спина к спине, плечо к плечу, будто стремясь защитить друг друга, стояли они в уголке базарной площади и ждали. Держались вместе, пожалуй, больше оттого, что так было теплее и безопаснее. Шагах в десяти — пятнадцати от них взад-вперед прогуливались два жандарма, придерживая за приклады винтовки с примкнутыми штыками. В их обязанность входило наблюдать за порядком на всем рынке, но холодный блеск штыков и тесно сгрудившаяся толпа бедно одетых людей невольно порождали мысль, будто это группа осужденных, гонимых куда-то под охраной суровых стражников.

Толпа на «бирже труда» состояла из тесно сбившихся в кучку людей. Все, кто был здесь, на «бирже», разумеется, знали друг друга, но группировались еще и по слободкам, и даже по улицам, на которых жили. В каждой кучке имелось ядро — два-три человека, у которых получше подвешен был язык. Они-то и вершили суд над всем, что попадало в круг их внимания. Остальные помалкивали, попыхивая сигаретами или трубками и время от времени сплевывая табачную горечь. Впрочем, плевали все, даже некурящие. Некоторые, сплюнув, растирали плевок сапогом, как привыкли это делать дома, на своем дворе. Если им нравилось то, что говорили никем не избираемые вожаки, они поддакивали: «Верно! Так оно и есть!» — или просто согласно кивали головой и переходили к другой кучке послушать, о чем толкуют там, а затем возвращались к своим, на прежнее место.

Как рожь на ветру, волновалась, сжималась и вновь ширилась толпа ждущих работы людей. Усатые старики и молодые парни с гладкими, без морщин, лицами, обутые в сапоги или тяжелые рабочие ботинки, топтались на месте. Сгорбленные спины, опущенные плечи, повисшие руки, которые не знали, куда себя девать. Некоторые из молодых задирали друг друга, подталкивая локтями или схватившись за плечи. Неуклюжие и угловатые, в своих драных, заплата на заплате, грубошерстных армяках, в полупудовых сапожищах, они походили на резвящихся молодых медвежат. Их, видимо, мало интересовали рассуждения старших, и задерживались они только возле тех групп, где можно было поспорить, потягаться силой или просто позубоскалить, как, например, сейчас, среди жителей слободки.

В центре стоял пожилой худощавый крестьянин в рваном бараньем кожухе и высокой лохматой шапке, будто на дворе был не конец марта, а середина января. У него на согнутой в локте руке висели новые сапоги, связанные за ушки. Они-то и стали предметом всеобщего внимания. Каждый, кому не лень, корявыми заскорузлыми пальцами щипал, мял кожу на голенищах, пощелкивал и царапал ногтем по подошве, пробовал сгибать их и так и этак, между делом подзадоривая старика:

— Облапошили вас, дядюшка Киш…

— Право слово, вокруг пальца обвели!

— Разве это новые союзки? А передок? Ну уж нет…

— Новые-то, может, и новые, только хлипкие, из шейной кожи, должно быть…

— Подошва тоже дрянь! Порядочный мастер на стельки получше товар ставит…

— Красная цена им пять пенге, а вы десять отдали…

— Отнесите-ка их лучше назад, дядя Киш, пока не поздно. А то выкинет вас тетушка Юльча за порог вместе с сапогами…