Йожеф Дарваш - Город на трясине

Старый Хорват Берец сидел у калитки перед домом на низкой скамеечке. Упершись локтями в колени, он курил трубку и смотрел на безлюдную улицу. Для посиделок еще было рано, стрелки часов только-только перевалили за полдень, а в такую пору, как известно, никто возле дома не сидит. Посидеть за ворота дома обычно выходят под вечер, когда после трудового дня людей тянет поделиться друг с другом мыслями. Чаще всего разговор заходит о старых добрых временах, так как теперешние, кроме неприятностей, ничего не несут…

Вечером, как только прогонят по селу стадо коров, одна за другой отворяются калитки и появляются старики и старушки со скамеечками в руках. Они направляются на посиделки к тому дому, до которого сегодня дошла очередь. Уж тут-то они перемоют косточки всем и всякому.

Старый Хорват вместе со своей супругой обычно регулярно ходил на такие посиделки, но сегодня ему не сиделось ни дома, ни во дворе. Утром он ходил смотреть, как идет строительство нового дома. Приковыляв на место, он увидел, что стены уже возведены и недалек тот день, когда его сельский «дворец» будет готов.

— Пусть дом будет не такой, как у всех, — наставлял мастера сын Хорвата.

Мастер заверил, что построит дом, какого ни у кого еще не было: с балконом, широкими окнами, о высокой крышей, украшенной безделушками.

Старик Хорват обошел весь дом, заглянул во все углы и выслушал объяснения мастера. Он не сказал ему ни слова о том, понравился ему дом или нет, а, все осмотрев, молча поплелся обратно домой.

С того момента старик потерял покой. Его охватило такое чувство, будто им грозит какая-то опасность, и, как верный пес, тихо поскуливая, он ходил по двору вокруг дома. Казалось, он и перед домом-то уселся раньше времени для того, чтобы первым встретить идущую к ним беду и отвести ее…

На церковной колокольне затрезвонили оба колокола, призывая прихожан к обедне. На улице там и тут показались старики и старушки с молитвенниками в руках, торопливо направляясь к храму божьему.

Вот отворилась калитка соседнего дома, и на улицу вышли старый Тот и его жена.

— А ты что, не пойдешь разве, сосед? — спросил Хорвата Тот.

Хорват молча покачал головой. Он уже несколько дней подряд не ходил в церковь, хотя до этого не пропускал ни одного богослужения, если не был сильно болен или не уезжал на хутор. Когда же болезнь не очень его одолевала, он все равно тащился в церковь, которая, по его мнению, помогала ему лучше любых лекарств. После смерти старого Ваги он даже стал запевалой в церковном хоре. У стариков уж так было заведено: пока не приходил священник и не начинал службу, они сами потихоньку пели. Начинал, разумеется, запевала, а ему подпевали остальные.

Голос у Хорвата был красивый и «со слезой», способный выразить внутренний душевный трепет. Кому же еще и запевать, если не ему? Его не выбирали запевалой. Все получилось как-то само собой: когда хор после смерти Ваги впервые собрался в церкви, все, будто сговорившись, посмотрели на Хорвата: «Запевай, мол!» И он запел, чувствуя, что им, пожалуй, довольны даже больше, чем его предшественником.

«Кто-то теперь запевает в хоре? — мысленно подумал старик. — Наверняка Михай Барна. Кто ж еще? Он всегда отличался, хотя и не очень отчетливо выговаривает слова».

Хорват хотел даже спросить у соседа, хорошо ли справляется Барна с обязанностями запевалы, но гордость не позволила ему сделать это. Недавно Хорват заявил при всех, что с сегодняшнего дня не будет больше ходить в церковь, а раз так, то ему не к лицу интересоваться и церковными делами.

А случилось это в тот самый день, когда он поругался с сыном. Правда, этот скандал начал не он. Произошло это в воскресенье, когда сын вернулся из села. По одному его виду старик сразу заметил, что сын не в себе.

Позвав отца в комнату, тот довольно грубо сказал ему:

— Знаете, отец, до сих пор я молча сносил все ваши дурости, но больше делать это не намерен! Если вы и дальше будете так помыкать мной, я не знаю что сделаю. Такое сотворю, что вам не понравится! Возьму и объявлю вас помешанным и потребую над вами опеки. Можете хоть полсела обегать…

Услышав столь грубые слова, старик сначала опешил, а потом начал бормотать что-то непонятное.

— Не притворяйтесь невинной овечкой, отец! — одернул его сын. — Я все знаю. Знаю, о чем шепчутся за моей спиной односельчане. Не сегодня-завтра все мы станем всеобщим посмешищем. Вы что, тронулись? Или от старости ум потеряли? Вы что, хотите всю нашу семью по миру пустить из-за своей дурости? Ну отвечайте же!