Эдвард Сент-Обин - Двойной контроль [litres]

– Привет, Люси, – сказала Оливия, входя в Белый дом. – Ух ты, здесь все прямо как в фильме.

– Да, Хантер нанял тех же декораторов. А где Фрэнсис?

– Уехал на встречу к тантрической шлюхе, ой, в смысле, к изумительной Хоуп Шварц и к Джиму «Титану» Берроузу.

– Гм, тебе не помешает проконсультироваться с отцом, – заметила Люси. – По-моему, ты ревнуешь.

– Я? Ревную? С чего ты взяла?

– Наверное, у меня миндалина увеличилась, – сказала Люси.

– А, тогда понятно, – сказала Оливия. – Или уменьшилась.

– Наверное, чем меньше, тем лучше, – вздохнула Люси, – памятуя о том, что миндалина играет ключевую роль в формировании страха… А еще удовольствия, злобы и сексуального возбуждения.

– И в ней содержится большое количество андрогеновых рецепторов, связывающих тестостерон, – добавила Оливия.

– Тестостерон, гормон агрессивности? – ужаснулась Люси.

– Да, агрессивности при защите статуса. – Оливия раскрыла книгу Люси и провела пальцем по знакомым страницам. – Если кто-то приобретает статус борца за спасение китов, то тестостерон коррелируется с отзывчивостью. Наверное, ты еще не дочитала до этого места… О, кажется, машина подъехала. Может, Фрэнсис вернулся?

Она прошла по извилистой тропе к опушке бамбуковой рощи.

– Нет, – разочарованно сказала она. – Это Сол. Он меня заметил. Где же Фрэнсис?

– Наверное, насаждает семена разумного, доброго, вечного, – успокоила ее Люси.

– Лишь бы своим семенем не разбрасывался. – Оливия приложила руки к животу, будто подчеркивая уникальность своего ребенка, и села рядом с Люси.

– Фрэнсис тебя обожает, – сказала Люси. – Что с тобой? Ты же никогда так не волновалась. У вас все в полном порядке.

– Ох, не знаю. Просто…

Тут из бамбуковых зарослей вышел Сол.

– Привет, красавицы, – сказал он. – Чем это вы занимаетесь в фэншуйном шале? Я уж думал, мы с вами теперь увидимся только в Лондоне, на запуске «Гениальной мысли». Я вот жду не дождусь, а вы? «Шлемы счастья» пойдут на ура, вот попомните мои слова. – Он широко раскинул руки. – Тут пахнет большими деньгами!

– Правда? – спросила Люси. – А чем пахнут большие деньги?

– Свободой! – сказал Сол.

– А чем пахнет свобода? – спросила Оливия.

– Большими деньгами, – ответил Сол.

– О’кей, полное тождество, – сказала Люси.

– Вот именно! – воскликнул Сол. – А знаете, что меня радует больше всего? Мы все станем намного богаче, все вместе, всей командой, всем превосходным коллективом.

Он воздел сжатые кулаки над головой и потряс ими, фанатически улыбаясь Люси и Оливии.

– Чудесно! – отозвалась Люси, не понимая, что с ним происходит.

– По-моему, там кто-то приехал, – сказала Оливия, высвобождаясь из уз маниакальной солидарности Сола, и ушла взглянуть, не Фрэнсис ли это.

Незачем завязываться узлом, стараясь завязать узел на галстуке. Один перехлест, второй перехлест, пропустить под, заправить внутрь, затянуть, выровнять – и готово! Нет, не совсем так, начнем сначала. Лучше быть связанным или привязанным? Казалось бы, есть разница, но вообще-то, одно и то же. Очень часто выясняется, что противоположности на самом деле одинаковые. Он сто лет не носил галстука, но доктор Карр всегда при галстуке, и сегодня надо прийти к нему лично, в галстуке, чтобы рассказать, лично, про то, что его приняли на работу, хотя на кухне галстук вовсе ни к чему, наоборот, там он будет создавать опасность на производстве, окунется в суп, смахнет закуски, как слоновий хобот, попадет в измельчитель отходов в раковине и утянет тебя за собой – зажрет – или сожрет… одно и то же. О галстуках на таком рабочем месте даже думать не стоит. Техника безопасности не позволяет. Он начнет работать с понедельника. Владелец компании потерял сына из-за трагического душевного расстройства и, в память о своем любимом дитятке, решил предоставить рабочее место человеку «с серьезными психическими проблемами» и обеспечить ему благоприятные условия в трудовом коллективе. Себастьян великолепно прошел собеседование. Владелец компании назвал его «лучшим кандидатом из всех возможных», и теперь Себастьян одевался как полагается, чтобы сообщить об этом доктору Карру, потому что гордился проделанной совместно работой. Так сказать, воздать по заслугам. Доктор Карр вообще хороший человек и лучше всех на свете умеет читать мысли, будто разум – это книга на тарабарском языке, а доктор Карр в совершенстве знает тарабарский, который все остальные считают бессмысленной чушью. Доктор Карр доставил Себастьяна по пути оттуда сюда просто вмиг. Вмиг – потому что целый год по три приема в неделю, как ни суди, это очень быстро. «Удивительная перемена», как говорят все в общежитии, в общем житье, на полпути сюда оттуда, а еще на полпути оттуда сюда – не из того первого оттуда, откуда он пришел, нет-нет, такого больше не надо, а из далекого оттуда на другой стороне этого сюда, из того откуда, откуда он начал и которое, как он надеялся, навсегда оставил позади, даже после долгого пути, трудной дороги, форсированного марша при падении Кабула, как в документальном фильме, который он видел, после форсированного марша через Хайберский проход, когда в живых остался только один, военный врач, который удостоился чести быть представленным королеве Виктории лично, не по телефону, а лично. Доктор Карр говорит, что очень важно приходить лично. И это действительно помогает, особенно если у тебя ум и тело в одно и то же время часто находятся в разных местах, вот как у Себастьяна. Одна противная, тупая психиатричка всякий раз, как он умолкал, спрашивала: «И куда ты сейчас удалился?» Видно, думала, что он «ушел в себя». Никак не могла дотумкать, что если разум куда-то удалялся, то тебя не было, а потому невозможно было сказать, где ты был, потому что первый ты и второй ты – не одно и то же, и вообще, они вовсе не ты. То есть не я, как он сейчас говорил. «Фейсбук» предлагает семьдесят один вариант гендерной идентичности, такой вот удар по личностному многообразию, но, как он сказал доктору Карру, этого личностного многообразия ему хватит на всю жизнь. А сейчас он хотел связности. Доктор Карр на это улыбнулся. Может, было время, когда ему хотелось, чтобы его называли «Они и мы», или «Каждый-никто», или «Вот оно опять», но сейчас он говорил «я», если рассказывал о себе, и реагировал на «ты», если к нему кто-то обращался, или на «он», или «ему», или «его», если упоминали его, или на «мы», если он входил в группу людей, или на «они», если он входил в группу людей, а говорящий не входил в эту группу. Уф, дошел до самого конца. Грамматика – то, на чем стоят все, кто говорит. Даже неправильная грамматика, но неправильная она только потому, что есть правильная грамматика. Может, то, что у него нет особых предпочтений, звучит слишком обычно и для большинства чересчур заурядно, но для него быть обычным стало огромной победой, как Трафальгарская площадь. Доктор Карр сказал, что Зигмунд Фрейд говорил, что здоровье – «обычное несчастье» [45], и, наверное, для многих это звучит уныло и бессмысленно, потому что они стремятся к своему праву на счастье. Но это право – просто фокус, потому что на самом деле они должны стремиться к своему праву на обычное несчастье. Это неправильное право, одинаковые противоположности. Слова Зигмунда Фрейда для Себастьяна имели смысл. Он всю жизнь хотел обычного несчастья – попасть под дождь, остаться без денег до получки, до смерти стесняться заговорить с девушкой, ну и все такое прочее, – что угодно, лишь бы избежать этого необычного несчастья, дьявольских мучений, жестокого и изощренного наказания; приступы, один за другим, смешиваются и сливаются друг с другом.