Эдвард Сент-Обин - Двойной контроль [litres]

Люси спросила Макьюэна, каких занятий ей следует избегать, принимая во внимание склонность к спазмам и судорогам.

– Что ж, по-моему, вам не стоит, выпив ящик шампанского, плавать по ночам среди акул, – сказал хирург.

– В таком случае, чтобы поддержать Люси, я тоже откажусь от подобного удовольствия, – заявил Хантер.

Поскольку хирургическое вмешательство грозило Люси параличом правой стороны тела, Макьюэн завершил на удивление радостную беседу, сказав, что даст направление на прием к своему коллеге, доктору Грею, онкологу, специализировавшемуся на опухолях мозга низкой степени злокачественности. Хантеру нужно было слетать в Америку, поэтому к доктору Грею Люси сопровождали только Оливия и Фрэнсис. Чтобы не допустить излишних и тревожащих спекулятивных предположений, Люси наложила запрет на поиск информации в интернете, из-за чего для нее самой беседа с доктором Греем прошла гораздо жестче, чем консультация у мистера Макьюэна. Оливия нарушила запрет подруги, правда ничего ей об этом не сказав, и в результате услышанное на приеме ее очень рассердило.

Все, что доктор Грей изложил Люси, сводилось к следующему: рано или поздно ее опухоль станет более агрессивной, а покамест можно ограничиться только наблюдением и регулярным сканированием, не будоража самого злокачественного образования. На вопрос Люси, есть ли способы как-то улучшить шансы на излечение, доктор Грей ответил, что нет ничего другого, кроме как химио- и радиационная терапия и, возможно, операция, но на более поздней стадии. Голову врача, дружелюбного коротышки в рубашке и при галстуке, прикрывала черная бархатная ермолка.

– Значит, мне можно питаться жареной рыбой с картошкой, мороженым во фритюре и пить ром бутылками?

– Ну, нет никаких доказательств, что диета играет в этом существенную роль.

– Да неужели? – скептически осведомилась Люси.

Когда он заявил, что средний срок жизни пациентов с астроцитомой второй степени составляет примерно пять лет со времени постановки диагноза, ошеломленная Люси встревоженно и умоляюще поглядела на Оливию и Фрэнсиса. Оливия не знала, стоит ли вмешиваться в разговор. По результатам поиска в интернете она знала, что доктор Грей цитировал статистику из старой статьи, написанной еще в девяностые годы, где приводились самые короткие средние сроки. В недавних, более подробных научных исследованиях приводились цифры вдвое выше, особенно для женщин возраста Люси.

– Скажите, пожалуйста, а есть ли что-нибудь общее у тех пациентов, которые живут дольше среднестатистической нормы? – спросил Фрэнсис, заметив, что Люси от волнения утратила дар речи.

– Нет. Совершенно ничего общего, – ответил доктор Грей. – Одному из моих пациентов поставили диагноз двадцать лет назад, а он до сих пор жив и здоров. Его супруга ежедневно о нем молится. А другой мой пациент совершенно не верит в Бога, но тоже живет с этим диагнозом вот уже почти двадцать лет.

Доктора Грея почему-то удовлетворяли эти примеры, противоречащие строгим границам очерченного им мира, Мира четырех объектов – статистики, скальпеля, яда и гамма-излучения. Верил ли он в это сам? Или приходил домой и готовил ужин из продуктов, пропитанных пестицидами? Действительно ли он считал, что целеустремленность, отсутствие страха и способность к любви не играют никакой роли в выживании пациента? Второй из его пациентов-«долгожителей», возможно, и не верил в Бога, но совершал ли он ежегодные пешие прогулки вдоль Пеннинского пути, бросая вызов смертельному диагнозу, или, наоборот, хотел наилучшим образом обеспечить родных и близких, вот как Энтони Бёрджесс, тот самый, что лихорадочно написал первый роман, узнав о своей неоперабельной опухоли головного мозга, которая должна была свести его в могилу за год, а потом еще несколько десятилетий лихорадочно публиковал книгу за книгой? Мир полон шизоидных совмещений: неверные мужья, обожающие своих жен; атеисты, взывающие к Господу в ожидании «скорой помощи» для ребенка; охранники концлагерей, восхищающиеся Прустом или теорией относительности; не говоря уже о таких, как Билл Мурхед, который всю свою научную карьеру утверждал, что девяносто восемь процентов человеческого генома – «мусорная ДНК», и отрицал любые другие формирующие силы природы, кроме естественного отбора – палача, безжалостно уничтожающего всякий мусор и любые излишества. Был ли доктор Грей очередным примером непоследовательности и бессвязности, свойственной роду человеческому, или его ограничивал характерный для медиков юридически обоснованный пессимизм и страх внушить ложную надежду, неотступный до такой степени, что подталкивал к мыслям об отчаянии? Может быть, докторская ермолка и рассказ о молитвах супруги пациента служили своего рода неофициальным признанием роли веры в изложении результатов; а может, он, глубоко сопереживающий человек, пытался защитить тех своих пациентов, кто, возможно, был лишен настойчивого стремления к цели, кто не мог позволить себе экологически чистых семян испанского шалфея, кого не окружали любовь и забота близких и чьи взаимоотношения с заболеванием представляли собой вечную битву между сильной боязнью житейских невзгод и треволнений и, вероятно, еще более сильной боязнью смерти. Как бы то ни было, Оливия осознавала, что все это накладывает проклятье на Люси. Доктор Грей, вроде бы порядочный человек, честно сообщил им о скудных свидетельствах, которые ему позволялось принимать во внимание, однако же Оливия намеревалась помочь Люси взбунтоваться против Мира четырех объектов с того самого момента, как они вышли из помещения, в котором их убеждали в научной достоверности этого мира.