Ахмед Рушди - Кишот [litres]

Неумение контролировать свой гнев было ее слабым местом. Она знала это. Она прятала его глубоко, в самых глубинах своего естества, но стоило лишь слегка ослабить контроль, как она покрывалась зеленой кожей, разрасталась до нечеловеческих размеров и на глазах превращалась в Невероятного Халка. Обычно ей удавалось сдерживать его. В этот же раз он вырвался на свободу. Речь оскорбленного Брата выглядела концертом художественной самодеятельности перед выходом на сцену оперной дивы. Словно он махал ножом перед дулом танка. После того как она начала говорить, вернее, реветь голосом Халка, Брат не смог произнести ни слова. Она пойдет до конца. Он выдвинул ей серьезное обвинение. Если человек, родной ей по плоти и крови, повторит его публично, то мгновенно нанесет ей большой вред. Он собирается прилюдно поливать ее грязью, а ее политические противники – коих немало с учетом резонансных гражданских дел, которые она ведет, – будут просто счастливы воспользоваться этим. Ей ли не знать, что в наше время большинство людей считает, что суд – всего лишь основанный на скоропалительных решениях фарс, где выдвинутые ложные обвинения приводят к тем же последствиям, что и обвинительный приговор. Она просто не может позволить ему сделать с собой такое. Ей любыми способами нужно заставить его навсегда отказаться от этих намерений, если придется, запугать до смерти, так, чтобы его жадная до денег душонка навсегда ушла в пятки, а поганый липкий язык больше не поворачивался. Она справилась и с этим. Она говорила одиннадцать минут без перерыва. Говорила и слышала, как обуревающий Брата ужас течет по всем каналам, его телефонный ужас, цифровой ужас, ужас по вайфаю. В конце речи она заявила:

– Уж будь уверен, я сделаю все, чтобы защитить свое доброе имя. Я, черт возьми, пойду на все. – И повесила трубку.

Никакой пресс-конференции не было. Как не было и дальнейшего родственного общения между ними. И вот теперь, семнадцать лет спустя, потягивая “грязный мартини” (классический, с оливками) в ожидании своих великосветских гостей, она неожиданно углубилась в прошлое.

Служить закону в эпоху беззакония – все равно, что работать клоуном для людей без чувства юмора: либо ты, скажем так, совершенно не нужен, либо без тебя никак не обойтись. В настоящее время Сестра не знала, какое из этих двух утверждений больше относится к ней. Она была идеалисткой. Она верила, что верховенство права вкупе со свободой воли составляют две главные опоры, на которых зиждется свободное общество. (Подобные взгляды не следует слишком часто озвучивать в среде белой лондонской элиты, здесь их приверженцев считают ханжами и фарисеями. Среди темнокожих они также не популярны; здесь вам не поверят и станут ржать в лицо как лошади.) Неудивительно, что то, как менялся этот мир на протяжении ее жизни, расстраивало ее. И закон, и свобода повсюду подвергались атакам. Буйная деградация общества, которую она наблюдала в Индии, с одной стороны, все более укрепляла ее во мнении, что она не хочет иметь с этой все более отвратительной страной ничего общего, с другой же – терзала гораздо сильнее, чем она была готова признать. Непрекращающиеся конвульсии, в которых корчилась Америка, были ей противны, но и здесь, дома, к ней все чаще и чаще попадали дела, в которых жертвами травли, оскорблений или более тяжких преступлений оказывались мигранты. В особо трудные дни (выпитых мартини: три) она была близка к отчаянью, убеждала себя, что с самого начала неправильно поняла, что представляет собой страна, гражданкой которой она стала и которую считала своей. Всю жизнь она верила, что здесь царят здравый смысл и беззаботность, что здесь легко и приятно жить, но теперь стала замечать, как много здесь также – какое также, только оно здесь есть – ограниченности, нетерпимости, и тем, у кого отсутствует главная добродетель, кожа правильного цвета, жить здесь совершенно не легко и не приятно. Всякий раз, когда на нее накатывала подобная тоска, ее муж, судья Верховного суда Годфри Саймонс, становился для нее надежной опорой. Вот и сейчас он спешит к ней вниз по лестнице, празднично одетый по случаю сегодняшнего торжества. На нем вечернее платье в пол от Вивьен Вествуд, жемчужное ожерелье и новые туфли на высоченных каблуках. Он очень постарался, чтобы быть рядом с женой в этот важный для нее вечер во всеоружии. Сестра встретила его появление сдержанными аплодисментами.

– Ты просто великолепен, Джек, – приветствовала она мужа, – шикарно, но с достоинством. А туфли!