Александр Иличевский - Справа налево

Мама Давида была категорически против того, чтобы ее сын ехал в страну, не привнесшую ничего хорошего в историю их семьи. Pop предложил Давиду: «Пригласи свою маму в ресторан и постарайся убедить ее, что твоя работа в Москве стоит того, чтобы к ней приступить немедленно». Давид так и поступил и спустя несколько месяцев согласований отправился обратно в Россию.

В Минске на месте расстрела — у так называемой Ямы, рядом с которой советские власти не давали собираться евреям, — сейчас находится замечательный памятник. Здесь 2 марта 1942 года фашистами было расстреляно около пяти тысяч узников минского гетто. Обелиск установлен в 1947 году, а бронзовая скульптурная композиция «Последний путь», созданная израильским скульптором Эльзой Поллак, установлена в 2000-м. Вдоль ступенек на дно ямы спускается группа обречённых мучеников. Женщины, старики, дети — каждая фигура выразительна своей пронзительной индивидуальностью. Здесь есть фигуры скрипача и беременной женщины.

На обелиске на русском и идиш написано: «Светлая память на светлые времена пяти тысячам евреев, погибшим от рук заклятых врагов человечества — фашистско-немецких злодеев. 2.03.1942 года». Над краем Ямы — аллея Праведников народов мира: деревья с установленными под ними металлическими табличками с гравировкой. Многие годы вокруг Ямы 9 мая собирались тысячи минских евреев. Власти всячески мешали — разгоняли оглушительной трансляцией песен советских композиторов, пресекали попытки возложения к обелиску венков с бело-голубыми сионистскими лентами. Здесь молодежь знакомилась, здесь читали друг другу письма из Израиля, Америки, узнавали новости. Об этой традиции минчане, живущие в Израиле, хорошо помнят. Фраза «Последний раз мы виделись в 1982-м на Яме» не требует для них пояснений.

В Витебске мы поселились в гостинице, чей интерьер был создан человеком, пораженным безумием и тоской по СССР. Всё было стилизовано под убогий быт позднесоветского периода. Полки с собранием сочинений Ленина, с пластинками «Песня-ров» и журналами моды «Бурда», на выкройки из которых молились женщины средних лет моей юности. Удивительно, но даже обои в номерах напоминали о съездах КПСС больше, чем могли бы это сделать вырезки из газет давних лет.

«Витебск — на девять десятых восстановленный после войны город», — говорит Людмила Хмельницкая, директор музея Шагала. Она начинала свою карьеру в реставрационном отделе муниципальной службы охраны культурного наследия и несколько лет была поглощена работой по восстановлению довоенного облика Витебска. И что интересно — когда этот ее образ сложился из документальных источников, она обратилась к полотнам Шагала и была поражена тем, насколько топографически точны его работы.

Мы проезжаем и прогуливаемся по городу, и наконец я узнаю его шагаловский ландшафт, — чего нельзя было сделать раньше, пока мы перемещались среди панельных и кирпичных домов типично советской застройки. Но теперь мы выбрались к реке, и город покатился по ее высоким берегам, вдоль тягучей излучины, по изломам оврагов, заросших облетевшими уже мокрыми липами. И тут я понимаю, что знаменитые летящие любовники Шагала словно бы повторяют изогнутый рекой и оврагами рельеф города. Тела их, сошедшиеся в объятиях, с очевидностью вторят береговой линии, и я вспоминаю стихотворение Бориса Пастернака: «Лицо лазури пышет над лицом / Недышащей любимицы реки». Любовники словно поднялись в метафизическую высоту из своего отражения во времени-реке…

Я говорю Людмиле Хмельницкой об этом и о том, что ландшафт Витебска — один из главных героев Шагала, и она соглашается, добавляя, что все городские постройки, над которыми летят любовники, изображены с предельной точностью: перспектива и детализация выверены скрупулезно.

Тем временем мы приезжаем в дом-музей Шагала, небольшой одноэтажный дом из красного кирпича, с памятником художнику во дворе. Здесь экспозиция (стулья, этажерки, утварь) выполнена по висящим тут же на стенах наброскам Шагала, сделанным на память перед его отъездом в Париж: художнику проще было набросать своей рукой характерные бытовые сценки и интерьеры дома, чем воспользоваться фотоаппаратом. Вот мать провожает отца, машет ему рукой с крыльца — очень эмоциональный жест, глухая спина: вероятно, отец Марка Шагала отправился совсем не на праведные дела. Вот Шагал рисует свою комнатку, где среди рабочего беспорядка изображает самого себя, стоящего на руках, и подписывает: «Я схожу с ума. 1911 год». В семье пять сестер, два брата — на три дома, два из которых сдавались квартирантам, и у одного из них Марк Шагал вынужден был снимать комнату, которую использовал как мастерскую.