Инна Шолпо - Рукопись, найденная на помойке [litres]

В одном классе, самом любимом, ее прозвали Пиявкой.

В день ее пятидесятипятилетия позвонил Шурик. Алина учила его всего два года в старшей школе, в самом начале своей работы. Лет двадцать спустя, когда появились социальные сети, некоторые ученики из этого ее первого выпускного класса разыскали Алину, и с двумя-тремя она даже время от времени встречалась. С Шуриком, отношения с которым в свое время строились непросто, но которого она всегда нежно любила, – чаще всего.

Они встретились в кафе, и неизменно ироничный Шурик подарил ей антибук с надписью «Что надеть в библиотеку (советы стилиста)». Алина смотрела на этого интересного, но уже не юного мужчину (боже, какой из него теперь Шурик), немного напряженного, втайне тревожного, словно постоянно чем-то озабоченного, и вспоминала нежного, наивно открытого сероглазого мальчика, похожего на молодого Блока, которого учила. О своих проблемах Шурик говорил неохотно, но Алина знала, что он рано потерял мать; что отец его недавно стал инвалидом-колясочником после аварии в маршрутке; что его беспокоят сын, который совсем не читает книг, и дочь, которая не знает, чего хочет. И еще что-то такое… кризис сорока лет? Или сколько ему? Уже больше…

Алина только сейчас по-настоящему осознала, что она старше своих первых выпускников всего-то лет на восемь. Сейчас эта разница почти не чувствовалась, а тогда, когда она сразу после института пришла к ним в девятый класс преподавать литературу, – совсем другое дело. Хотя на самом деле, какой же девчонкой она была, и сколько при этом было у нее амбиций и пафоса! Теперь Алине просто неловко это вспоминать. Кем она себя воображала? Проводником истины? Инженером человеческих душ?

Единственным смягчающим обстоятельством для себя прежней Алина сейчас считала свое искреннее и страстное желание немедленно и в полном объеме обеспечить учеников разумным, добрым и вечным.

Вспомнилось, как кто-то, кажется, тот же Шурик, сказал: «Ну не выучил я стихотворение Некрасова. Ну не успел, времени не было, оно же длинное. Почему вы на это реагируете так, словно я лично вас обидеть хотел? Вот прямо как будто я вам в душу плюнул?» Едва ли они понимали, насколько тесно она тогда связывала себя со своим предметом и какое место хотела занимать в их жизни.

Если кто-то из учеников оказывался не таким, каким Алина желала его видеть, она расстраивалась до слез, обижалась, делала глупые, бессмысленные попытки его изменить. Она сердилась, если кому-то не нравились ее любимые стихи. Возмущалась равнодушием к задевающей ее до глубины души мелодии. Ей казалось, что это невозможно – не восхищаться тем, что восхищало ее саму; что нужно немедленно вбить в ученика чувство прекрасного.

Алина вспомнила еще один тогдашний разговор с Шуриком. Наедине, после уроков. Это было связано с какими-то долгами по «Войне и миру», и Шурик сказал ей, что из всех героев романа ему ближе всего Николай Ростов и что он разделяет его жизненную позицию. Как??? Алина прямо-таки взметнулась. Вот это вот «какое мы имеем право рассуждать», «вели мне сейчас Аракчеев идти на вас с эскадроном и рубить – ни на секунду не задумаюсь и пойду»? И она так оскорбилась, так расстроилась, что потом полчаса сидела в классе и рыдала.

Она спросила у Шурика, помнит ли он этот разговор. Он не помнил. Совсем. Да и образ Николая Ростова в его памяти давно померк. А она до сих пор не может этого забыть. Так и стоит у нее перед глазами ее кабинет; Шурик, стоящий у окна с ярко-желтыми шторами; заваленный тетрадками стол; ее собственные тоскливое отчаяние и обида. Да, Алина всегда обижалась на людей за то, что они не такие, как она, или не такие, какими она хотела бы их видеть. И что с этим поделать?

А на пятый год работы в школе Алина влюбилась в восьмиклассника, которого учила с четвертого класса.

Молодые люди вне школы ее в принципе больше не интересовали, да и на знакомства времени не было. Но почему она не влюбилась в кого-нибудь из класса, где учился Шурик, хотя бы и в него самого? Наверное, потому что материал для ее комплекса Пигмалиона там был недостаточно податливым. Всё-таки не такая большая разница в возрасте, не такой высокий пьедестал…

Мальчик, ставший предметом ее страсти нежной больше чем на семь лет, был одним из двух братьев-близнецов, похожих друг на друга, как… как близнецы. Звали их Кирилл и Михаил, но одноклассники с четвертого класса, после рассказа учителя истории про возникновение русской письменности, прозвали братьев Кириллом и Мефодием. (На Кирилле это никак не отразилось, а вот бедному Мише пришлось несладко).