Инна Шолпо - Рукопись, найденная на помойке [litres]

Я влюбилась в неё с первого взгляда. Вернее, с первого звука.

Мама работала уборщицей в доме культуры, и иногда, когда ей было не с кем меня оставить, брала с собой на работу и сажала в подсобку – маленькую комнату, где стояли вёдра и швабры, – чтобы я никому не попадалась на глаза. Не потому, что маму бы стали ругать за то, что она привела с собой ребенка, – дело было во мне. В детстве я была такая миленькая, рассказывала мама, прямо ангелочек, и поэтому всем хотелось меня потискать или поговорить со мной на том странном сюсюкающем языке, на котором взрослые разговаривают с маленькими детьми. А я не выносила, когда меня трогали и заглядывали мне в глаза. Стоило кому-то ко мне прикоснуться, как я с рыданиями падала на пол.

Обычно я тихо сидела в подсобке и играла со своим плюшевым котенком. Он был таким мягким, его хотелось всё время обнимать, прижимать к себе – тогда было не так страшно. Я думала, что это, наверное, хорошо, когда тебя обнимают, но стоило кому-нибудь попытаться это сделать, как мне тут же становилось трудно дышать, сердце начинало колотиться быстро-быстро, и я плакала. Мама сказала, что, если я научусь обращаться с моим котенком так, чтобы не делать ему больно, она подарит мне настоящего. И вот я сидела в подсобке, обнимала его, а потом играла с бутылками, которые стояли на окне. Мама их собирала по кабинетам, когда делала уборку, а потом сдавала в магазин, где ей за это давали деньги. Если налить в бутылки воду на разную высоту, а потом начать ударять по ним карандашом, получатся разные по высоте звуки. Я могла часами переливать воду и выстраивать бутылки в нужном порядке, так, как мне казалось правильным, чтобы получалась музыка.

Но в тот день я неожиданно услышала откуда-то издалека звуки другой, настоящей музыки. Её волны, зародившиеся где-то в глубине здания, минуя коридор, проникали в подсобку, мягко накатывались на меня и щекотали внутри. Вначале до меня донесся приливный шум множества струн – их мощные, согласованный удары и переливы. Было чуть-чуть страшно и беспокойно, но очень приятно. Я насторожилась, прислушалась – и тут сквозь странно тревожащий рокот волн прорвался этот голос – светлый, звенящий, летящий, словно птица над морем. Играли первый концерт для флейты Вивальди Ор.10. Нет, тогда, в пятилетнем возрасте, я, конечно, этого не знала, как и слова «флейта». Но музыку-то я запомнила! Некоторые люди не могут в это поверить, но у меня в памяти хранятся все мелодии, которые я когда-либо слышала. Я помню, когда и где они звучали, кто их пел или играл. Я даже могу их повторить … Сначала мне казалось, что так происходит со всеми. Но потом выяснилось, что это не так. Что люди вообще – другие. Например, они не боятся обнять друг друга, понимают по лицу чужие чувства, но не знают, о чем говорит музыка.

Я слезла со своего стула, вышла из подсобки и, следуя за волнующими и щекочущими звуками серебряного голоса, оказалась в конце концов перед неплотно закрытой дверью в актовый зал, где репетировали музыканты. Там я простояла все время, пока они играли, не осмеливаясь даже заглянуть в щелку. Смятение солирующего инструмента передавалось мне и захватывало с такой силой, что руки и ноги у меня дрожали. Радость и грустные жалобы, волнение и ликование сменяли друг друга – и от всего этого у меня начала кружиться голова и всё в душе перепутывалось.

Потом музыка смолкла, раздался шум отодвигаемых стульев, чей-то смех, голоса и звук шагов. Я спряталась за одной из пыльных портьер, висевших по бокам двери. Музыканты вышли в коридор и поспешили куда-то – в буфет или в курилку, – почему-то не заперев дверь… И тогда я тихонько проскользнула в зал. Даже не понимаю сейчас, как у меня хватило на это смелости. Наверное, это было что-то вроде гипноза.

Инструменты лежали на стульях и подставках, такие красивые, вроде бы бессильные без людей, и в то же время могущественные, как волшебная палочка. Их было много, но я сразу же узнала её. В плохо освещенном зале она не то чтобы блестела, но будто бы сама светилась. Конечно, только она могла издавать эти волшебные звуки!

Я не выдержала, подошла к ней совсем близко и протянула руку, чтобы погладить. Мне захотелось прижать ее к губам и держать так долго-долго. Я ненавидела, когда меня слюнявили и никогда никого не целовала, даже маму. Но это было совсем другое. Я подумала, что эта серебряная трубочка поможет мне рассказать о том, что я чувствую. Словами говорить я тогда еще не умела.