Робин Карр - Чистая река

Дом Дока мог функционировать, как полноценная клиника или даже больница. Гостиная внизу служила залом ожидания, в столовой находилась стойка для регистрации. Еще там были кабинет для осмотров, лечебный кабинет (оба весьма скромных размеров) и кабинет врача. На кухне стоял маленький столик, за которым Док, несомненно, принимал пищу, когда не останавливался у Джека. Кухня представляла собой довольно необычное зрелище: тут располагались автоклав для стерилизации инструментов и запертая аптечка для хранения наркосодержащих лекарственных препаратов. В холодильнике оказалось несколько наборов крови и плазмы, а также продукты. Запасов крови там было больше, чем еды.

На втором этаже оказалось всего две спальни – ее, с больничными койками, и спальня Дока Маллинза. Ее жилище не отличалось особым комфортом, но все равно это было лучше, чем грязная хижина в лесу. Там царили спартанская суровость и простота: паркетный пол, небольшой ковер, грубые простыни с пластиковым наматрасником, который громко шелестел, когда его шевелили. Она уже начала тосковать по своему любимому пуховому одеялу, простыням за четыреста долларов, мягким египетским полотенцам и толстому плюшевому ковру. Мэл задумалась над тем, что привычные для нее атрибуты комфортной жизни остались позади, однако раньше ей казалось, что это будет полезно, что она готова к серьезным переменам.

Друзья и сестра Мэл пытались отговорить ее от этого поступка, но, к сожалению, им это не удалось. Она с трудом пережила угнетающий опыт раздачи всей одежды и личных вещей Марка. Однако его фотографию, часы, платиновые запонки, которые подарила ему в последний день рождения, и обручальное кольцо она сохранила. Когда появилось предложение о работе в Вирджин-Ривер, Мэл продала всю мебель из их дома, выставив ее на торговую площадку. Предложение о покупке поступило только через три дня, даже несмотря на смехотворные по меркам Лос-Анджелеса цены. Она собрала в дорогу три коробки с «сокровищами»: любимые книги, компакт-диски, фотографии и всякие безделушки. Настольный компьютер она отдала подруге, но ноутбук и цифровую камеру оставила себе. Что касается одежды, то Мэл забила ею три чемодана и одну сумку, а остальное раздала. Больше никаких платьев без бретелек для посещения модных благотворительных акций и никаких сексуальных трусиков для тех вечеров, когда Марку не приходилось работать допоздна.

Мэл собиралась начать все сначала, чего бы это ей ни стоило. Назад возвращаться было некуда; она не хотела, чтобы хоть что-то связывало ее с Лос-Анджелесом. Теперь, когда дела в Вирджин-Ривер пошли не так, как планировалось, Мэл решила задержаться тут на пару дней, чтобы помочь Доку, а затем отправиться дальше, в Колорадо. «Что ж, – подумала она, – хорошо будет оказаться рядом с Джоуи, Биллом и их детишками. Я легко могу начать новую жизнь где угодно, в том числе и у них».

Мэл и Джоуи всегда держались друг за друга. Джоуи была на четыре года старше и вышла замуж за Билла пятнадцать лет назад. Их мать умерла, когда Мэл было всего четыре года – девушка едва могла ее вспомнить. А их отец был значительно старше матери. Он мирно скончался десять лет назад в своем лейзибой-кресле [14], дожив до семидесяти.

Родители Марка были еще в добром здравии, проживая в Лос-Анджелесе, но она никогда не пылала к ним особой любовью. Они всегда относились к ней сдержанно, даже с прохладой. Смерть Марка ненадолго их сблизила, но ей потребовалось всего несколько месяцев, чтобы осознать: за все это время они ни разу ей не позвонили. Она связалась с ними, чтобы проверить, как им удается справляться со своим горем, но, похоже, эти люди просто позволили себе забыть о ее существовании. Мэл не удивилась, заметив, что совершенно по ним не скучает. Она даже не сообщила им, что уезжает из города.

Правда, у нее там остались прекрасные друзья. Подруги из школы медсестер и больницы. Они регулярно ей звонили. Вытаскивали ее из дома. Позволяли ей при встречах вспоминать Марка и заливаться слезами. Но спустя некоторое время, хотя Мэл их искренне любила, она начала связывать их с фактом смерти Марка. Жалостливого выражения в их глазах при очередной встрече было достаточно, чтобы пробудить ее боль. Как будто вокруг все свернулось в одну большую и тугую петлю безнадежности. Она всего лишь страстно хотела начать все сначала. Найти место, где никто не знал, насколько тусклой и бессмысленной стала ее жизнь.

Позднее днем Мэл передала ребенка на попечение Дока, а сама отправилась в душ; она с наслаждением стояла под струями воды, оттирая себя от грязи мочалкой с головы до пят. Вымывшись и просушив волосы, она надела длинную фланелевую ночную рубашку, большие пушистые тапочки, а затем спустилась в кабинет Дока, чтобы забрать младенца и бутылку с детской смесью. Надо было видеть выражение его лица, когда он увидел ее в таком виде. От удивления его глаза округлились, словно блюдца.