Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

— То есть у нас тут внезапно намечается “За кровь платят кровью” [143] “За кровь платят кровью” ( Blood In Blood Out, 1993) – американская криминальная драма. , — говорю я.

— Мое дело сказать, — говорит Рашад. — Может, конечно, у нас и не дойдет до заточек из ложек и драк в душевых. Джастис не такой. Кстати, здешние негритосы хотят сбежать, ты в курсе? Охраняют то здесь не как смертников.

— И что, — говорю я, — мне то ты к чему все это рассказываешь.

— Да просто эти мудаки из Дикой Восьмерки тут сами торгуют, вот и все, — говорит он. — Делиться они не хотят. С тобой уж точно.

Выдыхаю сквозь зубы, ну да, мог бы и догадаться к чему все идет.

— Я не преступник, — говорю я.

Рашад смеется, острый нос, отличные зубы. Если б не сидел мог бы сниматся в рекламе.

— Знаю, — говорит он. — Я тоже. И даже Кевин. Эй, Кевин, ты за что тут? — кричит он.

— Ничего не смогли доказать, — говорит Кевин, хоуле с длинной острой бородкой и возбужденным взглядом, такому впору играть тяжелый металл. — Ниггер не смог доказать, что я его душил.

— Я тоже тебя люблю, — орет в ответ Рашад и поворачивается ко мне. — Видишь? Здесь преступников нет. Только настоящие джентльмены.

Я молчу целую вечность.

— Ну что, будешь звонить? — спрашивает Рашад.

Снова настал момент, да? Как тогда мы с Кауи в машине. Когда можно сделать так, а можно этак, ты либо садишься за руль либо нет.

— Людям нужно всякое разное, — говорю я. — Я им это доставал, и только. Больше ничего.

Рашад поднимает руки, потом снова опускает их на стол.

— Ну, теперь уже не только. Ладно, как хочешь.

Каждый день я вспоминаю в одиночестве и никому об этом не говорю; сижу в спальне, уткнувшись носом в одежду, которую ты носил, перед тем как ушел в долину. Больше всего я люблю хлопковую рубашку, она лежала глубже всего в ящике, от нее до сих пор сильно пахнет тобой, и я чую твой запах.

Никто не может мне это запретить. Пытаться хотя бы так стать ближе к тебе, хранить твой аромат, думать о моем сыне и дыре, которую ты оставил во мне, — она словно и не затягивается, а наоборот. Рыдай, хочу я сказать этой дыре. Поглоти весь мир, и меня поглоти.

Но на краткий миг, что я здесь, с твоей одеждой, если не слишком принюхиваться и не открывать глаза, то даже кажется, будто ты дома, мы в Хонокаа, еще до той прогулки на лодке, до акул, когда твой отец работал на плантации тростника. Сколько же мы смеялись! Нас не волновали грязь, школьные оценки, счета. И новости тоже не волновали…

— Что ты делаешь?

Голос Кауи. Ты уплываешь от меня, я оборачиваюсь, открываю глаза и вижу твою сестру. Мы обе не двигаемся. В руках у меня по-прежнему твоя рубашка, я прижимаю ее к себе.

— Я могу что-нибудь придумать, — говорю я, — но ты и сама все видишь.

Кауи открывает было рот, но тут же закрывает и скрещивает руки на груди.

— Ты меня осуждаешь, — говорю я. — Не суди…

— Нет, — перебивает она.

— Вот станешь матерью, тогда и поймешь мои заскоки, — продолжаю я. — А пока…

— Мам! Не в этом дело.

— Когда твой ребенок…

— Ты меня не слушаешь, — снова перебивает она.

Я спрашиваю, в чем же тогда дело. Что она увидела.

— То, что ты по нему тоскуешь, это нормально, — говорит Кауи.

— Когда ты вошла в дверь, мне так не показалось, — говорю я.

— Все в порядке, — говорит она, — я просто удивилась.

— Я тебе не верю, — говорю я. — Я же вижу, как ты на меня смотришь. — Я повышаю голос.

— Все в порядке, — повторяет Кауи, отворачивается и почесывает руку.

— Ты вошла, увидела, что я нюхаю его вещи, — говорю я. — И так на меня посмотрела…

— Из-за меня ты бы так не делала, — говорит она. — Вот и все.

— Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду, если бы это я исчезла, — поясняет она. — Если бы это я погибла.

— Ты правда так думаешь? — спрашиваю я.

— Вряд ли бы ты так делала, — говорит она.

Меня охватывает печаль, внезапно и очень ясно. Я спрашиваю, верит ли она в то, что говорит, она отвечает — верю, конечно, и верила с детства, еще с Кахены, чувствовала себя невидимкой, говорит она.

— Ох, Кауи, — говорю я. — Все совершенно не так. Разумеется, мы бы тосковали по тебе.

Она старается не встречаться со мной глазами — смотрит то в пол, то в стену. Рукой сжимает свое плечо. В ответ лишь тихо говорит “угу”.

— Ты никогда не задумывалась, — спрашивает она, — что он, может, и не был тем, кем ты его считала?

У меня все еще в руках твоя рубашка. Я все еще помню тебя, все о тебе, тот день, акул, Новый год, соседей, кладбище, то, как все это ощущалось. Даже чуть-чуть оживляюсь — впервые с тех пор, как ты исчез.