Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

Я еду вперед.

— Можно сесть на автобус, можно поймать попутку. Да хоть пешком идти. — Дин щиплет переносицу. — Но не так же.

Я останавливаюсь на очередном перекрестке. Дорога оказывается длинной, в конце маячит оживленная улица. Наверняка магазины с пижонскими шмотками, сплошь шелк и изящные манекены. Кафе, где за чашечку кофе просят шесть баксов. Бульвар, здания и небо одного и того же оттенка серого.

— Иди, если хочешь, — говорю я. — Обратную дорогу я знаю.

Дин молчит. Закусил губу, повернулся ко мне, чтобы посмотреть мне в лицо. И тут у него в глазах мелькает странное выражение, так? Будто он испугался, но сразу же успокоился, даже расслабился. Он бросается на меня, темнота, что-то упирается мне в грудь, Дин тащит меня, заезжает коленом мне по башке, какие-то ручки или застежки царапают мне ребра и бедро. Я все время обо что-то ударяюсь, а брат все тянет, дергает. Сложил меня пополам. Его ноги, руки, он засовывает меня под себя и перебирается за руль. Я думаю, что сейчас ударюсь спиной о пассажирскую дверь, но там только воздух. С размаху врезаюсь плечом в асфальт. Вода, свет, мне под ноги вылетает мой рюкзак. Дин выбросил меня из машины. Я с трудом поднимаюсь на ноги, а он уже катит вперед с распахнутой настежь пассажирской дверью. Прямиком на него с мигалкой и сиреной летит машина шерифа. С визгом разворачивается и перекрывает дорогу. Дину не убежать.

Мимо меня проносится еще одна патрульная машина. Мотор натужно ревет. Машина отрезает Дину остававшийся путь к отступлению. Убедившись, что Дин в западне, полицейский тормозит. Загораются задние фонари.

Представь себе мать и отца, которые по-прежнему живут после того, как тебя не стало, и каждый их день проходит словно в тумане: нет пути ни вперед, ни назад, непонятно, что есть что, лишь холодное, тяжелое, бесцветное чувство, будто плывешь по течению, а вокруг пустота. Представь, как они, несмотря ни на что, ходят на работу, как отец таскает багаж с ленты в тележки, а с них — в самолетное чрево; сталь сверкает в флуоресцентном свете, вспышка солнца, чистый жгучий запах авиатоплива, глухой гул вылетов и прилетов. Как мать, за спиной у которой работает двигатель, часами водит городской автобус от просоленных прибрежных улочек к прохладным опрятным зеленым районам и назад, стеклянные небоскребы центра сверкают, точно ножи, дорога дрожит, встряхивает, стучит. Туда, обратно. Представь, как раздается звонок, в таких случаях всегда звонят, и снова о сыне, на этот раз о другом, предъявлены обвинения, дожидается суда в окружной тюрьме, правила и процедуры чужеродные, как сам край — Орегон, — в котором их применяют. Представь себе беспомощность, отсутствие денег, плотный рабочий график, огромное расстояние и как матери с отцом остается лишь слушать издалека рассказ дочери о том, что будет дальше.

Представь иссякший, как в засуху водоем, рассудок отца, ему теперь предстоит осмыслить очередную потерю, уже второго сына, который был, наверное, дальше, чем казалось отцу, дальше телефонного звонка, билета на самолет — и с каждым днем все дальше и дальше. Представь оживленный блеск здорового разума за работой и как потом этот же самый разум — рассудок отца — замыкается, трещит, не справляется с обстоятельствами. Гаснет.

Видит ли это жена? Она видит начало, как муж подолгу блуждает ночами, перешептывается с неведомыми ей призраками. Но она не видит всего, не видит, как безумие охватывает мужа, когда он на работе. Быть может, — она не знает точно — он ковыляет прочь от багажной ленты, прямиком на разлинованное поле, срывает график полетов, ставит под угрозу жизни членов экипажей, пассажиров, свою собственную, наконец. А может, подходит к сетчатому забору, отчаянно тоскуя по ночному саду молитв, который разбил в горах, или просто сидит, сидит, сидит в комнате отдыха, бормочет себе под нос, пока за ее пределами копятся груды сумок, падают с транспортера, когда не хватает рук, и тогда другие грузчики окликают его, требуют вернуться к работе. Всего этого жена не видит, она видит лишь, что униформа уже не покидает шкаф, а машина — обочину возле их дома в Калихи, и банковский счет скудеет.

Представь разговоры с начальством, мольбы матери, вот уж не думала, что до такого дойдет, директор авиакомпании отвечает: “К сожалению, это невозможно. Он больше не может работать”.

Представь себе мать, жену, а ныне последний костяк семьи. Жесткий, старый, холодный, на котором все держится. Не будем называть это надеждой. Это всего лишь труд, и только. Представь себе, как она понимает, что больше не может ходить на работу, за мужем требуется постоянный присмотр, и вскоре она тоже теряет рабочее место. Ни один из них уже не приносит денег. А в городе это значит, что они мертвы.