Каваи Стронг Уошберн - Акулы во дни спасателей

— Почему ты не приходишь ночевать? — спрашиваю я.

— Мне нужен перерыв, — отвечает Вэн и отхлебывает кофе. Сколько раз я вот так провожала глазами жидкость в ее теле: розовое тепло ее рта, вниз по веснушчатой шее, в грудь, потом в живот, за пупок. Теперь же то, как она пьет, кажется мне совершенно обычным делом. Вэн не глядит на меня.

— Мой брат пропал, — сообщаю я. — Ушел в долину и не вернулся. — Сама не знаю, зачем я это говорю, — наверное, мне кажется, что это нас сблизит. Хоть немного. — Ну то есть мы не знаем, хватит ли ему припасов, взял ли он карту и все такое.

Вэн засовывает руку в карман… Кожа над ней белеет: джинсы тугие.

— Мне очень жаль, — отвечает Вэн и вынимает руку. — Мы вроде никогда особо не обсуждали наши семьи? — И добавляет: — Я помню, он играл на укулеле.

— Играет, — поправляю я. — Вэн, твою мать, мне от этого не легче.

— Очень жаль, — повторяет Вэн. — Я не знаю, чем помочь. — И делает шаг ко мне, ага? Хочет обнять, но так неуверенно и напряженно, что меня блевать тянет.

— Не надо, — говорю я.

Свободной рукой Вэн массирует себе шею.

И я решаюсь высказаться начистоту, окей? Я не деликатна и прикидываться не собираюсь, тем более с Вэн.

— Не делай вид, будто мы с тобой не ехали в машине после той вечеринки, — говорю я. — Не делай вид, будто тебя не было со мной в палатке. И в нашей комнате в общаге.

Я наблюдаю за Вэн. Хочу посмотреть, как среагирует. Она продолжает массировать шею, потом ставит стаканчик на тротуар. Проводит рукой по волосам. Наклоняется, берет кофе.

— На вечеринке я напилась, — поясняет она. — Сама не знаю, о чем думала. Это была случайность. Коннор такой козел, и когда я плюнула на него… — Она смеется. — А все, что потом, просто потому что мне пока надоели парни. Но это не значит, что я лесба.

Разве же это про нас? — думаю я. Провонявшие кислятиной вечера в набитых битком комнатушках и коридорах с другими студентами, после пяти банок пива кружится голова, нас шатает, уходим вдвоем. Вот так. Смеемся над остальными, делим на двоих наушники и печенье, сидим бок о бок перед телевизором. Карабкаемся на скалы, ходим по горным тропам. Одна из нас всегда лезет первой, внизу болтается трос. Вверх, вверх. Да, порой приходится долго падать. Вэн выходит голой из душа, и даже после Индиан-Крик мы без смущения переодеваемся друг при друге. Наши тела всегда находили друг друга, снова и снова, и тогда в горах мы нырнули в животный голод. Это же не значит, что я только и думаю о теле Вэн, о нашем сексе, физиологической механике этого всего, окей? Когда я вижу ее, все вокруг вдруг заливает яркий свет, окутывает тревожное, полное надежды тепло. Мы принадлежим друг другу. Лесба? Это всего лишь слово, два слога, пункт в списке. Я к этому не свожусь.

— Я не лесба, — отвечаю я.

— Да ладно, — печально улыбается Вэн. — Это нормально.

— Себе скажи, — огрызаюсь я. — Видела бы ты, что я вытворяла с парнями. Не думаешь же ты, что знаешь меня лучше, чем я сама?

— Наверное, ты права. — Вэн тянется ко мне, замирает. — Прости, — говорит она, — мне надо было раньше с этим покончить. Я запуталась. Мне было хорошо, потому что это ты, но я не… я не такая.

Во мне все леденеет. Я отворачиваюсь от Вэн, почесываю руку.

— Бля, — отвечаю я. Одно-единственное слово.

— Кауи…

Вэн осекается, но я слышу, что она хочет сказать, хоть она и молчит. “Кауи, не надо так. Кауи, не унижайся. Кауи, мы не говорим о любви. Признавайся в чувствах кому-нибудь другому. Мы с тобой прогибаем мир под себя, а не наоборот. Кауи, соберись”. Я слышу, как Вэн произносит все это, хотя губы ее даже не шевелятся.

— Знаешь… — начинает Вэн и смотрит на меня с таким выражением, какого я прежде у нее не замечала. Грустно и… и…

С жалостью?

Вот оно что. Кишки мои скручиваются — не обосрусь, так сблюю. Надо уходить. Я разворачиваюсь. Шаг. Другой. Третий. Не беги, говорю я себе. Не беги. Просто уходи.

— Эй, куда ты, постой, — окликает Вэн.

Но я не отвечаю и не оглядываюсь. Иду дальше. Мимо арок в стиле испанского колониального возрождения с их высокими пикирующими тенями. Мимо зияющих стеклянных фасадов. Квадратный двор, песок, лестницы. Порой понимаешь, что этот день останется в тебе надолго. Меня пробирает озноб: утро слишком холодное для этого времени года.

После одиннадцати музыка в клубе грохочет так, что в ушах гудит и хочется прилечь, не иначе после шестого стакана. Мы с парнями сидим в баре, по телевизору идет спорт, напротив нас ресторан, между баром и рестораном крутятся разноцветные прожекторы, сцена и типа танцпол, как будто заведение не определилось, бар оно клуб или ресторан. Официанты обходят пары, которые крутят задницей в полумраке танцпола.