Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Может, и стоило маме уехать на Украину, которую она любила, которая была ее родиной? Не знаю, правы ли мы были, отговорив ее. Но меня до сих пор мучит совесть.

Споры о жестокости советской цензуры и запрете на творчество продолжаются до сих пор. Цензура действительно была жестокой. Но как-то странно жестокой. При таких строгостях непонятно, как это, скажем, Марк Захаров мог снимать, а главное, показывать свои фильмы. С множеством аллегорий и сплошным эзоповым языком. «Дракон», например. По Шварцу, произведения которого, кстати, тоже свободно издавались, мало того, по его сценариям снимались фильмы.

Особенно ярка жестокость цензуры на примере песни про понедельники… Я такой легальной антисоветчины еще не видела.

Должна сказать, что критики считали почему-то своим долгом громить даже вполне официальные песни. Причем по принципу «на кого бог пошлет».

Скажем, написал наш прославленный композитор Оскар Фельцман песенку «Ландыши». На слова Ольги Фадеевой, той самой, что написала арию Мистера Икс для Георга Отса. Милая, лирическая, абсолютно безыдейная песенка. В этом же году Фельцман написал песню «Мой Вася»; на мой взгляд, пошлость порядочная (имею в виду текст), меня всегда передергивало, когда я ее слышала в исполнении Нины Дорды.

И что? «Ландыши» не полоскал только ленивый. На них обрушилась вся сила советской критики. Невзирая на это, песня звучала из каждого утюга, по радио, на пластинках… «Васю» словом не упоминали. Парадокс, однако.

Последнее время упорно утверждается, что всякие выходившие за границу официоза песни запрещали. Десятками.

Речь идет о таких, как те, о которых я хочу написать.

Были песни «официальные», а были — нет. Среди тех, о которых я рассказываю, имелись и те и другие.

Для себя я бы их разделила на две группы: одесские и экзотические.

При этом я утверждаю, что даже самые неофициальные одесские песни не запрещал никто. Правда, большая их часть с официальной эстрады не исполнялась. Зато широко исполнялась в ресторанах и на всяческих увеселительных мероприятиях. Но никак не запрещалась.

Я чуть не с пеленок знала и распевала «Бублики» и «Ужасно шумно в доме Шнеерзона»: наследство маминой одесской юности.

Вообще, в то время было принято петь. Просто так. Пели в детских и школьных компаниях, собирались и пели взрослые. И не только за столом. По вдохновению. Помню себя лет в шесть. Сидим мы с еще одной девочкой на крыльце чужого дома (очень солидное крыльцо было) и тянем: «Мы то-о-о-оже люди-и-и-и… мы то-о-о-оже лю-ю-юбим»…

У нас в доме пела вся женская часть. Поодиночке и хором. Я в детстве распевала оперные арии. Наряду с «Бубликами». Что слышала от взрослых, то и пела. До сих пор очень люблю «Шнеерзона». Потому что это своеобразное отражение той эпохи. Написал текст Мирон Ямпольский, человек интеллигентный и образованный, заведующий карточным бюро в двадцатых годах. Он еще много чего написал, а вот обессмертил себя Шнеерзоном.

Ужасно шумно в доме Шнеерзона,

Такой гевалт, что прямо дым идет,

Там женят сына Соломона,

Который служит в «Губтрамот».

Его невеста Сонька с финотдела

Вся разодета и в пух и в прах:

Фату мешковую одела,

И деревяшки на ногах.

Сам преддомком Абраша Дер-Молочник

Вошел со свитою — ну прямо-таки царь!

За ним Вайншток — его помощник —

И Хаим Качкес — секретарь.

В детстве я всегда считала, что «Губтрамот» как-то связан с трамваями. И была почти права: это Губернский транспортный отдел. В современной версии «капремонт», что уж совсем никуда не лезет. Какой капремонт в Одессе двадцатых?

Да, «деревяшки» — тоже срез той жизни. В двадцатых в Одессе наблюдался крайний дефицит обуви. Деревянные подошвы, что-то вроде вьетнамок, и вся Одесса звонко щелкала по булыжникам.

И да, мама пела «Невеста Сонечка, курьерша финотдела». Модернизировали текст.

«Бублики» написал Я. Ядов. Опять же из многочисленных песен помнят именно эту. Жалостливую.

И автора песни «Школа Соломона Пляра (Кляра)» никто не сажал, никто не запрещал. Помню, как классе в шестом прибежал ко мне закадычный друг Леня Миронов, страшно взбудораженный, и объявил, что услышал новую песню. И напел мне «Школу». В общем, второй раз мы пели дуэтом. Песня распространилась по всему Ташкенту. «Две шаги налево, две шаги направо, шаг вперед и две назад»… Запретов не было. Автора, Ивана Сергеевича Руденкова, не сажали.

Про «Шаланды» уж не говорю. Песня не рекомендовалась к исполнению, но кто только ее не пел, где только не пели. Да что там… впервые она прозвучала в фильме «Два бойца», вместе с «Темной ночью». Богословский точно поставил себе памятник. А вот автора текстов Владимира Агатова посадили. Это правда. Почему — неясно. В лагере он сидел с Окуневской и был руководителем лагерного театра.