Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Следующая часть моей жизни — ромгерм. Навсегда оставшийся со мной, хоть и уничтоженный, как многое-многое другое. Как сам Ташкент.

В ниточки вплетены чинары, каштаны и иудины деревья Сквера, два одинаковых здания из николаевского кирпича, грубые скамьи и столы. Кафе «Дружба» и вечер физиков-ромгерманцев, почти родные лица любимых педагогов: Елены Львовны, Эни Моисеевны, Ольги Борисовны, Гиви, конечно, и строгого декана… прибавившего не только свою, но и еще одну ниточку.

Я ни разу в жизни не видела его дочерей Татьяну и Инну. Татьяну и не увижу. А с Инной мы подруги, правда на ФБ. И оказалось, что мы могли дружить, и что жили почти рядом, и что вместе тоскуем по тому Ташкенту.

Как интересно в жизни бывает: я не любила и боялась Евгения Федоровича. Действительно боялась. Потому что чувствовала: он ко мне плохо относится. Нет, он ничем этого не показывал и даже поставил мне тройку за экзамен по латыни, хотя я точно в тот день ничего не знала, и он мог спокойно турнуть меня. Но поставил тройку. Правда, у меня были обстоятельства, которых я не могла ему объяснить. Но он проявил истинное великодушие, за что я ему благодарна. Но так и не поняла: почему он так ко мне относился? Может, потому, что я не была комсомолкой. При приеме это просмотрели, а потом ему за меня влетело? Короче — не знаю. Но чем-то я его раздражала.

Ниточки Марика Лейбовича, Миши Портянского, Наташи Федорчук, Люды Масленниковой, до сих пор искренне жалею, что мы так и не стали подругами. Ниточки Адибы Арифхановой и Алика Турсунова оборвались. Жаль до слез. Адиба моей подругой была, Алик, милый, добрый мальчик, таскал откуда-то книги на английском. Не официально изданные, а за рубежом…

Остальные ниточки пока держатся. Дай Бог, чтобы подольше.

Есть еще одна паутина-звездочка. Последняя в моей жизни.

В ее ниточки вплетены горы книг, камней, безделушек, дальние поездки, улыбка сына и вопли внуков, длинные беседы с подругами, здешними и ташкентскими, хорошими подругами и почти сестрами, и ниточки тянутся к Ларисе и Маше, Тане и Наташе, Зухре, Лоле, Раечке, Гуле, Галине и Белле… Одна ниточка всех крепче и надежнее, потому что на свете есть человек, с которым мы понимаем друг друга с полувзгляда. Самая крепкая, самая надежная ниточка — сын. И только потому во мне еще живет воля к жизни.

Ниточки-ниточки, не обрывайтесь, живите долго, становитесь крепче, зато мы вместе…

Каждый раз, дописывая очередной опус, я твердо уверена: все. Это последний, и больше мне не о чем писать — я сказала все.

Глядишь — через недельку- другую какая-то мысль все же мелькает в моем, казалось бы, выжатом досуха мозгу. Вот дописала я про песни — на глаза попалась фраза одного из модераторов сайта «Письма о Ташкенте». Дословно не помню, но смысл точный: «Ностальгия — удел неудачников и бездельников. Или тех, у кого слишком всего много».

Приплыли.

Я, конечно, не смолчала, спросила, где он взял такую дурацкую фразу. И сказала, что себя я никак не отношу ни к неудачникам, ни к бездельникам. Ответ был такой: «Я еще писал о тех, у кого слишком всего много»… Много чего? Бриллиантов? Феррари? Замков?

Даже если я очень постараюсь, не наскребу хотя бы на колесо от феррари и на кухню замка.

Чего у меня много — так это болячек, но вряд ли они стали движущей силой моей ностальгии.

Ностальгия — слово красивое. «Ностальжи-и-и-и-и-и», — поет Хулио Иглесиас. Так лирично, так нежно, так поэтично, так романтично…

А по мне, так ностальгия — болезнь инфекционная, хроническая, крайне тяжелая и, хуже того, почти не лечится. Разве что тем, чем обычно лечат горбатых…

Невеселый у меня опус получается. Ну так что поделать, тема такая. Я тут вот что заметила: с ностальгией, как со всякой хронической болезнью, жить можно. Я точно знаю. Вот когда узнаешь о том, что неизлечимо болен, сначала жить неприятно, все время помнишь, что ты не такой, как все, что тебе — конец. А потом понимаешь: не сегодня же помирать. И, скорее всего, не завтра. Ну и свыкаешься. Со всем можно свыкнуться. Ну, болен ты ностальгией. Она при тебе постоянно. Днем и ночью. Ноет потихоньку. А ты живешь, работаешь, в магазин ходишь, кино смотришь, книгу читаешь… правда, иногда приступы бывают. Ну опять же поговоришь с друзьями. Поплачешься, и, глядишь, опять жив.

Можно шагать дальше.

До следующего взрыва.

А ведь были времена, когда я не знала, что это такое. Все складывалось просто безоблачно: муж подал документы на «лимит» — была такая категория людей, лимита, а в Зеленограде давали лимит людям не только рабочих профессий, но и инженерно-технических. Московская прописка! В те времена наивысшим достижением для провинциала было перебраться в Москву. Представляете, как все были счастливы. Ну да, дура я, не знала же, только этим можно оправдать наше рвение…