Татьяна Перцева - Город уходит в тень

Два с половиной года ждали — уехала я.

Приехала под Новый семьдесят второй, в конце декабря. И поселились мы в гостинице. Это была не совсем гостиница — нечто вроде общежития, где останавливались и командировочные, и лимитчики. Лимитчики — до получения квартиры, ждать которую приходилось месяца три. Ну пока немного освоилась, пока вещи пришли, пока на работу устроилась… а потом началось. Прихожу это я в номер гостиницы, за стенкой командировочные веселятся: собственно, это жилой дом был: кухня — одноместный номер, комната — четырехместный, и сижу плачу. Что там плачу — волком вою. Не бездельница. Не неудачница: как же — прямо в Москву попала, и вроде все уладилось, квартира вот-вот будет, а тоска такая, мочи моей нет. Зима, в четыре часа дня темно, ночь натуральная, непривычный зверский режим, одиночество… где мой теплый, добрый, родной город?

Так что срок начала моей ностальгии примерно известен: январь 1972-го.

Далее ностальгия обрела вполне конкретный характер.

И вцепилась в меня намертво. Конечно, не постоянно я о ней помню, дел-то полно, затмевают самую остроту восприятия. А потом — опять как острым штопором-буравом.

Что такое моя ностальгия, ничуть не изменившаяся до сих пор?

Прежде всего — Сквер. Тот Сквер, аллеи которого до некоторого времени хранили незримые отпечатки моих следов. Следов моего мужа. Моих родителей. Его родителей. Моих друзей. Моих мальчиков… Наверное, нет скамейки, на которой я бы не посидела. Нет дерева, мимо которого я не прошла. И в ноздрях до сих пор запах мокрой земли и стеблей цветов того мавританского павильончика, который не пожалели новые власти. И аромат фиалок в плетеных блюдах.

Где та смена памятников, о которой недавно вспоминал мой муж? Где та стекляшка под названием «Дружба», помнившая столько веселых студентов? Самое демократичное заведение города. Где «Нилуфар-Лотос»? Где «Снежок» с металлическими креманками? Где два моих самых любимых иудиных дерева, росших на аллее, выходившей на улицу Энгельса? Какую память может хранить та «сковородка», которая сейчас нагло именуется Сквером?

Ностальгия по «Тридцатке» — любимой киношке моей молодости, ой сколько фильмов, сколько знакомств, сколько радости. Это там, в лопавшейся по швам от обилия зрителей «Тридцатке», я смотрела «Свидетель обвинения» с Марлен Дитрих и «Привидения в замке Шпессарт»…

Ностальгия по Гоголевскому скверу с его липами — таким нехарактерным для Ташкента деревом… Говорят, пара лип еще уцелела…

Сосущая тоска по ОДО и парку — реставрировали, говорите? И кому-то передали, предварительно уничтожив совершенно уникальные потолки…

Да что там перечислять.

Всего поразительнее, что ностальгия (в переводе — тоска по родине) поедом ест не только уехавших, но и оставшихся, просто потому, что город перестает быть их городом. Не спорю я. Не спорю. Новые здания, новые развязки, новые магазины, новые скверы и опустевший Бродвей, когда-то составлявший вместе со Сквером сердце Ташкента. Опустошенное и искалеченное сердце, измененное, прооперированное по принципу «сделайте нам красиво».

Но ностальгия — штука неизлечимая и ужасно упрямая.

Можно хоть до завтра перечислять те места, которые в моем представлении живы, — повезло мне, я хоть этого каждый день не вижу, поэтому в моей памяти — все цело, все живо, все как тогда.

Все как во времена нашей молодости.

И я через столько лет наконец поняла: ностальгия не только по определенным местам. Определенным зданиям. Определенным, давно исчезнувшим уголкам.

Не только по моему Ташкенту. Ташкенту, изводящему ностальгией сотни людей. Не потому, что у них все есть. Не потому, что они бездельники и неудачники.

Потому что есть нечто, их объединяющее до сих пор. Независимо от национальности, возраста и нынешнего местопребывания. Как бы ни старались это уничтожить, растоптать, снести и срубить.

То тепло, то необыкновенное, приветливое, доброе тепло, та атмосфера дружелюбия и какого-то ежедневного праздника, когда-то составляющая неповторимость Ташкента. Когда мне говорят про Одессу, я почему-то твердо уверена, что это тот же Ташкент, каким-то волшебством перенесенный на берег Черного моря.

(Праздника, видимо, больше нет. Потому что в статье «Страна белых „шевроле“» — не моей статье — я прочитала, что город полупуст. Тот самый город, который раньше кипел и бурлил, тот самый Бродвей, место всеобщих встреч, та самая Навои, на которой протолкаться нельзя было…)