Стоян Даскалов - Цветины луга

— Идите себе, ребята, с миром! Мы знаем, что вы не виноваты… — Туча вынул большой носовой платок и, стряхнув с него пыль, старательно вытер пот с лица. Он не ожидал того, что случилось.

Расстроенные, обескураженные рабочие, будто освобожденные узники, тронулись за обсыпанным с головы до ног землей инженером. Орешчане не ушли с поля до тех пор, пока поезд не умчал рабочих прочь. Молча засыпали ров, аккуратно накрыли его большими квадратами свежего зеленого дерна, словно кусками половика, и притоптали, чтобы после дождя снова буйно разрослась трава и залатала прорехи.

Только после этого клубок стал разматываться в сторону села.

Бай Дафин все эти дни неусыпно стоял на посту, как часовой. Только где ему было уберечь Цветины луга! Тучу вызвали в город, и в тот же день на станцию прибыла большая группа рабочих, выгрузили первую партию землеройных машин. Сторож, спрятавшись в лесу, с мукой смотрел, как огромные машины безжалостно утюжили мягкую отаву, как кромсали зеленое покрывало Цветиных лугов.

— А я даже детям не разрешал мяч погонять! И для чего берег, зачем старался?

Его пожелтевшее лицо сливалось с желтизной осенней листвы, и казалось, что оно облеплено сморщенными листьями.

Воскресный день, словно назло орешчанам, выдался солнечным. А им хотелось, чтобы шел дождь, залило водой вырытые рвы и строители не смогли заложить фундамент. Им казалось, что сама земля не потерпит такого надругательства и из ее недр хлынет вода… А то, может, река поднимется и зальет все.

Так хотелось орешчанам, но день выдался, будто по заказу — для праздника. На опушке Челебийского леса призывно играла музыка. Другие села не пострадали при отчуждении земли, и через Орешец с раннего утра потянулись телеги, украшенные знаменами. Проносились грузовики, битком набитые людьми, разгружались на лужайке и катили обратно. Ветер разносил по селу чужую, враждебную пыль. Солнце поднялось уже на два стрекала [2] Стрекало — конусовидный скребок, насаженный на длинный шест. Раньше пахари одним концом шеста погоняли волов, другим (скребком) очищали лемеха. , но никто из орешчан не трогался из села, хотя давно уже надрывно гудел барабан, да и приехавший из города уполномоченный накануне агитировал, и по местному радио объявляли.

— Мама, живой министр приедет!.. — бежали к родителям дети.

— Идемте, папа!

— Сахарных петушков привезли!

— Хочу увидеть министра-а-а… — в один голос заныли мальчишки к обеду.

— И кебапчета [3] Кебапчета — маленькие котлетки из бараньего мяса (типа люля-кебаб). жарят!

— Чтоб их живыми зажарили!

— И пиво продают! И песни будут, и хоро [4] Хоро — болгарский национальный танец (хоровод, исполняемый в бурном темпе). !

— Пусть мать вас ведет. Моей ноги там не будет!

И материнские сердца не выдержали.

Дети, держась за руки матерей, подпрыгивая от радости, шли на торжество.

Слезы лета расплескались на Цветиных лугах лиловыми созвездиями осенних крокусов. Около рва возвышалась арка из зелени и цветов.

Играл военный оркестр — неизменный участник всех торжеств в районе. Цветины луга кишели народом. По одну сторону пестрели платочками, лентами, гребешками и монистами лотки, по другую шипели на раскаленных угольях кебапчета, распространяя аппетитный запах, с третьей — стреляли бутылки с пивом.

— Мамочка, купи мне мороженого! — ныли дети, с завистью наблюдая, как детям из других сел матери покупали все, что они попросят.

Но орешчане ходили мрачные, нахохленные, явно не желая участвовать в общем веселье.

— Это мороженое с ядом! — дергали они детей, злясь, что те никак не желали проникаться ненавистью к стройке, блестящим машинам и мороженому.

На что орешчанские юноши и девушки, которые пришли сюда такие же хмурые, как и их родители, и те быстро поддались общему веселью и радости. Болтали с подружками и приятелями из других сел, боясь слово сказать против завода, чтобы не показаться отсталыми.

В самый разгар народного гулянья раздался резкий звук автомобильной сирены. Все обернулись. Сквозь толпу медленно двигалась легковая машина.

— Это министр! — заговорили в толпе, указывая пальцами на человека, который, выйдя из машины, вежливо раскланивался с народом. — Совсем невзрачный, на Петко Шильока смахивает, а вот поди ж ты, министр!

Толпа зашевелилась, музыка перестала играть, и министр, сопровождаемый секретарем окружного комитета партии, которого все звали Солнышко, поднялся на трибуну. Где-то у берегов человеческое море еще волновалось, но министр начал свою речь. Говорил, говорил, пока, наконец, не подошел к главному: зачем все собрались здесь. И тут все смолкло.