Стоян Даскалов - Цветины луга

— А кто, по-твоему виноват во всем?

— Вы лучше меня знаете!

— Ты хочешь сказать, что мы виноваты? Что на крестьян нам наплевать, что нам только горожане да рабочие нужны? Это ты хотел сказать? А не пахнет ли это вражеской агитацией, а? Да ведь мы это слышим денно и нощно из уст врагов! Ты что, вражеские передачи слушаешь и повторяешь разные небылицы без всякого стыда и совести.

— Я вам правду говорю, а уж вы как хотите, так и думайте!

— У нас одна правда, а у врагов — другая! Мы превращаем крестьян в рабочий класс, а села — в города! Да тебе ведь прекрасно известно, что к осени через Орешец проложим асфальтированное шоссе, проведем люминесцентное освещение, водопровод.

— Да, но только кроме асфальта и воды, людям нужны продукты и хлеб!

— А это уже твое дело! Для чего мы тебя туда послали?! Чтобы больше хлеба было и всяких продуктов для тех, кто работает в кооперативе, и для государства. А ты попал в плен к орешчанам и вот… остался с пустыми руками. Ну, все! Иди в отдел, пусть тебе немного мозги вправят, а потом придешь ко мне!

За этот год Дянко поседел. Уже не отдельными серебряными нитями, целыми пучками в волосах пробивалась седина. Вначале он придерживался линии, которую ему диктовали «сверху», но потом понял, что нельзя идти против людей, с которыми ему приходится работать и жить. Женившись, он окончательно пустил корни на орешчанской земле, почувствовал себя орешчанином. И хотя он не мог признаться в этом Солнышку, но это была правда. Он находился между молотом и наковальней.

На другой день Солнышко завел другую песню.

— Всего через десять-пятнадцать лет от старого села Орешец останется только воспоминание. На окраине завода вырастет живописный поселок. У каждого рабочего будет отдельная квартира, свой уголок для отдыха.

— А крестьян к этому времени, значит, уморим или как?..

— Нет! Мы их перевоспитаем!

— Голодом? — вырвалось у Дянко Георгиева.

— Брось хитрить! Я бывал во многих сельских домах, все видел и знаю. Тут тебе и радио, и телевизоры, и шкафы, спят на пружинных кроватях. Кухни отделали кафелем, веранд понастроили, а все плачут: «Ох, ничего у нас нет! Погибаем!». Вот она — психология мещанина!.. Чуть затронь его интересы — сразу на дыбы. Я понимаю, преобразование — это процесс трудный, сложный. Но мы ведь революционеры, и сантименты нам не к лицу. Мы должны, не колеблясь ни на минуту, неуклонно и беспощадно ковать из этой сельской стихии новую силу, которая сделает Болгарию счастливой.

Дянко Георгиев знал, что спорить с Солнышком бесполезно и опасно. Надо молчать и терпеливо переносить все его нападки. Более того, надо признать себя виноватым во всех бедах, в таких случаях секретарь обычно менял гнев на милость. Дянко долго молчал, но всему есть предел. Его охватило страстное желание высказать Солнышку все, что накипело на душе. Как тут молчать, когда невинных людей упрятали в тюрьму, допрашивают, да еще небось и лупят, чтобы сознались, кто поджег завод. Разве можно молчать, когда хозяйство его еле перебивается с хлеба на квас. Тут еще не так взвоешь! И когда он решился на все, ему стало легко. Пусть Солнышко ругает его, сколько хочет, пусть обсыпает угрозами — ему теперь все равно.

— Я приказал выпустить этих чабанов. Нужно было их проучить хорошенько. Все это бывшие сторонники оппозиции. Если их сегодня не припугнуть как следует, то, как знать, завтра они, может, нам глотки перережут. Иди в сельхозотдел и там согласуйте все цифры по выполнению и перевыполнению плана.

— Я уже был там перед тем, как придти к вам, и сказал, что мы не можем выполнить план, который нам спустили. Они согласились.

— Кто согласился? — протянув руку к кнопке звонка, удивленно спросил секретарь.

— Товарищи из отдела. Они все поняли и согласны, что теперь, особенно после того, как разорили фермы, нет никакой надежды на выполнение.

— Я дал указание руководителям завода послать вам людей на постройку ферм на новом месте.

— Но когда еще это будет!.. Да пока скот привыкнет к новому месту… Вот и вы часто ездите и по себе знаете, что на новом месте плохо спится.

— Я везде хорошо сплю: и в гостинице, и в машине, жаль только, времени не хватает для сна!

— Дело не в этом. Ведь коровы, если их хоть чуть потревожить, перестают давать молоко. Вы знаете будочника бай Дафина. Так вот его корова перестала доиться, потому что поменялось расписание поездов.

— Ничего страшного!.. — замахал руками Солнышко. — Если накормить ее как следует да помассажировать вымя — так и молоко будет… Да мне ли тебя учить! Ты должен это знать лучше меня!