Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

– И это вы хотите вставить в свое исследование? – испуганно, но достаточно вежливо спросил я.

– Да. Клише уже заказано.

– А не лучше ли было бы, Василий Васильевич, все это начертить как следует, по линейке?

– Ты ничего не понимаешь. Так уютнее.

Над книгами Розанов работал с любовью, усердно. Но что на него наводило уныние, это – очередные рецензии на некоторые книги, присылавшиеся в редакцию для отзыва. В этой области он нередко проявлял даже обидное отношение к авторам. И не то что к начинающим, но и к имеющим громкое имя.

Как-то раз, разбирая свой ящик со старой корреспонденцией, Василий Васильевич показал мне письмо Победоносцева 119 119 Константин Петрович Победоносцев (1827-1907) – государственный деятель, правовед, писатель, обре-прокурор Святейшего Синода. , адресованное ему касательно одной из рецензий. Победоносцев писал:

«Многоуважаемый Василий Васильевич! Я ознакомился с Вашим отзывом о книге “Социологические основы гражданского права”. Я привык к тому, что критики меня ругают. Но обычно они ругают меня за то, что я написал или сделал. Вы же перещеголяли всех этих господ: Вы выругали меня за ту книгу, которую я никогда не писал. Автор ее – приват-доцент M., а я дал вначале только несколько вступительных слов об авторе. О том, что Вы, глубокоуважаемый Василий Васильевич, обычно не читаете тех книг, о которых пишете, я хорошо знаю. Но что Вы не даете себе труда прочесть хотя бы обложку критикуемого произведения, это мне до сих пор не было известно. Примите уверение в совершенном уважении к Вашей литературной работе и к Вам. К. Победоносцев».

– Должно быть вам было очень неприятно, – сочувственно произнес я, когда Розанов с виноватой улыбкой всунул письмо обратно в ящик.

– Да, конечно, – задумчиво согласился он. – Но ничего. В виде извинения я похвалил его за какую-то другую книгу. Надеюсь, что на этот раз автором был действительно он.

– А вам, Василий Васильевич, много приходится читать книг для отзыва в течение месяца?

– Да, порядочно. Только я их целиком не читаю. Просмотрю несколько страниц, затем закрываю глаза и нюхаю. Это дает мне полную картину и стиля, и содержания…

Оригинальный в своих мыслях, Розанов был оригиналом и в своих поступках.

Наружностью он обладал довольно невзрачной; когда говорил, шепелявил и, кроме того, съедал некоторые слова, заменяя их бормотанием. Все это немало огорчало бедного Василия Васильевича, имевшего очень мало успеха у женщин, несклонных увлекаться философией. Будь он поэтом при такой внешности, у него, как у Лермонтова, мог развиться пессимизм маскарадного байроновского типа. Но внутренний облик Розанова подавил и отодвинул на второй план облик внешний; вместо пессимизма выработал он в себе блаженную покорность судьбе, а любопытство к жизненным вопросам пола перенес в область теоретическую, болезненно связывая сексуальность с религиозностью.

Внешний «мизерабельный вид», как говорит Розанов в своей книге «Уединенное», заставлял его в молодости «украдкой проливать слезы».

«Лицо красное, волосы торчат кверху, совсем нелепо… Стою перед зеркалом: ну кто такого противного полюбит? Просто ужас брал. Что же остается? Уходить в себя, жить с собой…»

При своем увлечении теоретическими вопросами пола, Василий Васильевич оставался практически в этой области чрезвычайно деликатным, застенчивым. Душа его в глубине своей была чиста, нежна, чужда грубости реальных житейских отношений. Когда мы с ним достаточно сблизились, он иногда поверял мне свои милые секреты…

Как-то раз были мы с женой приглашены к Розановым на обед. Собралось довольно много народа. Сначала все сидели в гостиной, беседуя на разнообразные темы, начиная с загробной жизни и кончая игрою Варламова на сцене Александринского театра. Затем радушная хозяйка пригласила гостей в столовую. Из гостиной туда нужно было идти по узкому коридору, в котором почему-то не горело электричество.

На следующий день Василий Васильевич по обыкновению пришел в редакцию. Кроме нас двоих в комнате никого не было. Естественно заговорили о вчерашнем обеде, о гостях. И, вот, Розанов оглядывается, придвигает свой стул ко мне и взволнованно, с явным чувством раскаяния, говорит:

– Послушай, Ренников, какой ужасный случай со мной вчера произошел!

Кстати сказать, всем молодым сотрудникам, к которым он относился благожелательно, Василий Васильевич говорил «ты».