Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Отцвела к настоящему времени и опера, сочетающая в себе, помимо музыкального содержания, элемент драматического действия, живописно-декоративного оформления. Относительно художественной ценности оперы могут быть различные мнения; Шопенгауэр утверждал, что «опера не может быть произведением чистого искусства», что она – «остаток варварства, стремление повысить эстетическое наслаждение нагромождением различных средств». Вагнер, наоборот, считал, что очищенная от наивностей и дешевых эффектов опера, превращенная в «музыкальную драму», станет в конце концов наивысшим видом художественного творчества, представляя собой синтез драмы, музыки и танца на фоне живописного ландшафта.

Но как ни смотреть на эстетическую ценность оперы, небывалый расцвет ее в прошлом столетии несомненно оказал огромное влияние на музыкальное воспитание общества.

Не было особенных глубин в итальянских операх, начиная с Беллини и кончая Пуччини; но вся Европа напевала арии из Доницетти, Россини, Верди. Повсюду звучали кантилены Гуно, Бизе, раздавались неприхотливо-пленительные звуки жизнерадостных оперетт Планкетта, Одрана, Лекока, Оффенбаха. Благоговейно серьезничали немцы, умиляясь тягучей красотой вагнеровских опер. Легковесные венцы нежились в сладостных звуках Иоганна Штрауса, Линке, Зуппе. В России широким потоком шло вперед музыкальное творчество в оперных формах: Глинка, Даргомыжский, Мусоргский, Чайковский, Римский-Корсаков, Бородин…

А сейчас? В нашем веке, на протяжении последних десятилетий? Никого, ничего.

Одна только Луиза Шарпантье да Морандр у Анри Барро пытаются что-то пропеть. Но как трагично их положение при выкриках сменивших прежнюю радость мелодии.

А вот одна из выставок последних произведений Пикассо в Париже.

У самого входа полотно: старец зеленого цвета с двойным носом и с глазом, расположенным под нижней губой, у подбородка.

Затем: портрет молодой женщины. Лица в общем нет, вместо него только два глаза, смотрящие в разные стороны. И наверху, где полагается быть волосам, пышный хвост. По всей вероятности, лошадиный.

А потом – различные варианты тех же одиночных глаз, тех же многократных носов; свороченные на бок скулы, брови на месте усов, усы возле лба, лоб спустившийся к щекам, ухо, взобравшееся на переносицу. На каком-то ложе, составленном из чемоданов, ящиков и сундуков, лежит человеческое существо, не то старушка, не то девочка, с катарактом, заполнившим глазные впадины, с двумя правыми руками и без одной левой. Но лицо девочки-старушки спокойно: благодаря слепоте она не видит, что вблизи нее находятся натюрморты художника. А натюрморты, действительно даже на нее произвели бы волнующее впечатление. Чего в них нет из того, что не должно быть! И апельсины в образе спаржи; и лилии подобные цаплям; и розы, полученные от скрещения арбуза с яблоком.

Вот такую выставку можно было видеть в нынешнем году, в нашем веке, в нашей Европе. Наряду с другими подобными выставками современной плеяды художников апокалиптических школ имажинистов, фовистов, сюрреалистов. И что удивительно: и внутри и снаружи выставочного помещения все было тихо: никто не бил автора, никто не призывал парижан к восстанию, никто не строил баррикад; никто не писал углем или мелом на тротуарах «а ла Пикассо». Даже полицейских вокруг не было видно. Наоборот: публика с благоговейным молчанием ходила по зале, почтительно останавливалась перед полотнами и картонами властителя своих художественных дум, вперяла в них внимательный взгляд, как раньше смотрели туристы на Мадонну Рафаэля в дрезденском Цвингере. И тихо перешептывалась, сообщая соседям почтительные догадки о тайнах скрытых красот.

У старца два носа? Так что-ж? Как эстетическая хирургия может из этих двух органов сделать один, так и эстетическое восприятие в состоянии слить их вместе, в виде символа изощренного утонченного чутья. И один глаз, съехавший вниз, к подбородку, тоже имеет свой смысл, особенно при двух носах: оказавшись не на месте, он, конечно, видит весь мир с новой точки зрения; и это создает в нем психику исключительного человека, видящего то, что другие не видят, обоняющего то, что другие не обоняют. И поэтому старик на портрете не белый, не черный, не желтый, а зеленый: чтобы все угадали, что он – особенный.

Благодаря двойным носам, подбородочным глазам и вывернутым скулам Пикассо считается в наше время непревзойденным художником. Для богатого буржуа иметь его произведение на стене своего кабинета – великая честь. Находить откровение в его творчестве – признак изысканного вкуса эстета.