Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Мои коллеги по рассеянности – великие ученые и гении, проделывали вещи похуже.

Ньютон, например, когда варил для себя яйца всмятку, обычно брал в руку часы и следил за минутною стрелкой. Но, бывало, он ошибался: клал часы в кипяток, а яйцо подносил к глазам и следил, когда пройдет три минуты.

Или физик Ампер. Шел в Париже по улице, захотел спешно произвести какое-то вычисление, подошел к стоявшей у тротуара карете, достал из кармана мелок и на задке кареты начал писать. Когда же экипаж двинулся с места, постепенно развивая скорость, Ампер довольно долго бежал за ним, чтобы закончить свои вычисления.

Безусловно, между гениями и стариками есть какое-то мудрое сродство. И у тех и у других память и внимание вовсе не слабеют, а просто умнеют: не задерживают того, что не представляет особенного интереса.

И потому-то, наверно, старость считается мудрой и пользуется приблизительно таким же почетом, как и гениальность. Разница тут только в том, что гений прикасается своим вдохновением к вечным тайнам бытия во время своей жизни, а старые люди прикоснутся к ним в ближайшем будущем, через годик, через два, когда вся истина мира им сразу откроется.

А при таком выигрышном положении стоит ли мне заниматься мнемоникой и огорчаться какими-то неудачами в светском общении с ближними?

В ненормальное время живем мы. Одно за другим, непрерывно, всевозможные тревожные события: конференции, тайфуны, свидания вождей, столкновения аэропланов, выпуск чьих-нибудь мемуаров, убийства, успокоительные заявления глав правительств. Опытные взрывы атомных бомб…

Есть от чего пошатнуться нервам.

А тут еще излишний опыт прошлых лет: одна мировая война, другая мировая война, холодная война на Западе, горячая война на Дальнем Востоке. И прохладные отношения повсюду.

И если ко всему этому прибавить темп нынешней жизни, эту вечную спешку, этот непрерывный шум – гудение автомобилей, треск мотоциклетов, жужжание авионов, рев радио, назойливое мерцание вечерних огненных вывесок, – то при подобных обстоятельствах культурному человеку остаться нормальным, действительно, не очень легко.

С внешнего вида все у него как будто естественно. А в чем-нибудь, все-таки, общее влияние цивилизации и прорвется.

Вот, есть у меня одна знакомая дама. Женщина милая, образованная, с изысканным вкусом, не лишенная различных талантов. И одно у нее – беда: безумно любит собирать веревочки. Это у нее осталось со времен второй великой войны. Веревочки она обожает всякие: и длинные, и короткие; и серые, и белые, и цветные; и от пакетов, и от посылок, и от кондитерских коробок; и даже совсем простые, громоздкие, вроде тех, на которых сушат белье.

Однажды мы с нею в порту встречали на пристани ее старую подругу, которую она не видела несколько лет. Пароход подошел, отшвартовался, сходни спустили, пассажиры стали высаживаться…

А моя спутница смотрит не на сходни, а в сторону кормы, где матросы возятся с толстым канатом, оборачивая его вокруг железного причального столбика. И смотрит именно на канат. Восторженно-любовно. Точно зачарованная…

Только объятия приехавшей подруги вывели ее из этого транса.

Я уверен, что будь у этой дамы квартира побольше, с лишней запасной комнатой, она собирала бы при случае и все такие морские вещицы.

Получая из Америки посылку от добрых людей, она лихорадочно накидывается на этот подарок и рассматривает: какой веревочкой перевязана коробка. Что внутри, ее мало интересует; обычно содержимое она раздает нуждающимся знакомым. Но веревочку и бумажную обертку снимает с посылки бережно, осторожно, чтобы, не дай Бог, не повредить, и, аккуратно сложив и свернув, несет в кладовую, которую предусмотрительно запирает на ключ.

Точно так же поступает она и с коробочками из-под конфет или пирожных, поднесенных ей на именины или в другие торжественные дни. Как по-детски радостно рассматривает цветные ленточки или витый золоченые нити, накрест охватывающие белый картон! И что ее иногда огорчает, это не вкус неудачных пирожных, а узлы, вместо бантиков, сделанные на ленточках торопливой продавщицей: узлы так трудно развязывать, чтобы не повредить ленточки!

В общем, живется этой даме не плохо. На судьбу не жалуется, а главное – на будущее смотрит спокойно, зная, что в случае третьей мировой войны ей есть чем перевязать чемоданы, письма, фотографии, гравюры и прочие вещи, необходимые при бегстве от атомных бомб.