Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Нужно признаться, я эту систему некоторое время пытался применить на своей личной практике. Однако, чтобы верно приложить к кому-нибудь историческое имя или отчество, нужно человека помнить в лицо. А тут-то и получается затруднение. Вижу я – идет навстречу свежий новый знакомый. Этот знакомый у меня мнемонически уже точно зафиксирован: он – князь Муромский Борис, предательский убитый Святополком Окаянным, сын пушкинского Евгения Онегина. Подхожу к нему, говорю не без некоторого самодовольства: «здравствуйте, Борис Евгеньевич». А, оказывается, Борис Евгеньевич – совсем другой, а этот – Порфирий Александрович, отец композитора Бородина, сын Царя Освободителя Александра Второго.

А то пробовал я применить и другой метод: изучать зрительный образ каждого человека, с которым только что познакомился. Однако, тут результаты неважные. Посадили меня как-то за столом против недавно приехавшей почтенной пожилой дамы. Сижу я, время от времени украдкой направляю на нее пытливый пронизывающей взгляд, затем закрываю глаза, чтобы представить себе все подробности лица: два больших коричневых пятна на лбу справа, одну небольшую бородавку на левой щеке, мясистые возвышения под глазами, морщины горизонтальные, морщины вертикальные, складки, идущие по лицу в виде скобок или вопросительных знаков… Потом открываю глаза, опять всматриваюсь. И, вдруг, со страхом вижу, что дама эта начинает кокетливо улыбаться и с многозначительным лукавством подмигивать…

А сидящая рядом со мною хозяйка видит, как я с ужасом зажмуриваю глаза, и участливо спрашивает:

– Вам нехорошо?

…Нет. Бог с нею, с мнемоникой.

Помню, когда-то давно, изучал я в университете психологию, и даже сам преподавал ее в гимназии. Занимался я и вопросом о памяти, управляемой законом ассоциацией, по которому всякое представление воспроизводится не иначе, как под влиянием связи своего содержания с содержащем предшествующего или сопутствующего состояния сознания. Интересны были в этой области работы бреславльского профессора Эббингауза 247 247 Герман Эббингауз (Hermann Ebbinghaus; 1850-1909) – немецкий психолог-экспериментатор. Автор монографии «О памяти». , опыты которого показали, что память управляется весьма точными законами; но какими – я уже забыл. Вспоминается только, что основными условиями хорошего запоминания являются живость восприятия, внимание и повторение. Любопытны были и исследования французского профессора Рибо 248 248 Теодюль Рибо (Theodule Ribot; 1839-1916) – французский психолог, педагог. Профессор Сорбонны и Коллеж де Франс. Автор термина «ангедония» (снижение или утрата способности получать удовольствие). о болезнях памяти, но какие – тоже не помню; однако, одну его значительную фразу могу воспроизвести и сейчас! «Чтобы помнить, нужно забывать».

И о расстройствах памяти тогда тоже кое-что читал. О болезненном повышении памяти – гипермнезии, и о таком же ослаблении ее – амнезии. Гипермнезия бывает при некоторых отравлениях, при гипнотических состояниях, при мании. Амнезия же происходит от различных причин. Ее легкая форма нередко встречается и у людей среднего возраста – просто рассеянных и невнимательных – чаще всего у глубоких ученых, особенно у гениев. И вот это-то обстоятельство сильно меня успокаивает в моих неприятностях с памятью.

А может быть, действительно, все у меня объясняется не возрастом, а просто тем, что я слишком учен и, вдобавок, слегка гениальный?

Ведь профессор Рибо говорит: «Чтобы помнить, нужно забывать». А это значит вот что: если, например, какому-нибудь серьезному естествоиспытателю нужно запомнить две тысячи разновидностей блох, то ему, разумеется, необходимо забыть кое-что менее важное – хотя бы Марию Петровну, или Николая Ивановича, или кого-нибудь из своих родственников, чтобы в своем мозгу освободить место для блох.

Точно также не может ученый, концентрирующей все свое внимание на жизни инфузорий, на их питании, и на их размножении, следить одновременно за тем, как питаются окружающие его люди, кто из них женится и на ком. Ведь объем внимания у нас весьма ограничен. А напряженность внимания – тем более. Человек интересующейся всеми и всем, в общем, по существу, никем и ничем не интересуется.

Успокоившись на всех этих соображениях, я, в конце концов забросил мнемонику, перестал огорчаться, когда кто-нибудь из знакомых на меня обижается, и не смущаюсь, если на многолюдных собраниях по ошибке поцелую руку не даме, a мужчине, или, приходя в гости, повешу на вешалку, кроме пальто, шляпы и палки также и свои очки.