Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Скажу правду: с любым из человеческих своих друзей я без всякого страданья могу разлучиться на час, на два, на десять. А вот расстанусь с мундштуком на полчаса, на три четверти – и уже чувствую, как неудержимо тянет к нему, как мне его недостает.

– Милый неразлучный друг!

Однако, увы, далеко не все окружающие меня вещи так хороши и милы. Есть среди них субъекты, на которых не всегда можно положиться. Есть капризные, своевольные, а есть даже злобные типы.

Взять хотя бы кофейник, который разогревается у меня на спиртовке. Какой характер! Какая страсть сделать мне пакость!

Положу в него все, что надо; налью воды, поставлю на огонь; начинаю ждать. Жду двадцать минут, сорок. Он не подает даже вида, что нагревается. Но достаточно мне на полминуты отойти в сторону, чтобы оторвать в календаре листки за десять прошедших дней, как со стороны спиртовки раздается яростное клокотание. Из кофейника мчатся вниз, на скатерть, бурные каскады коричневой жидкости, заливают столик, затопляют ложки, ножи и полученное с утренней почтой письмо с напоминанием о налоге на радио.

А, кстати, о ложках, Бестактные существа, не знающие, когда можно шутить, а когда нельзя. Обычно, лежа на столе, они производят приличное впечатление; но достаточно только вставить какую-нибудь из них в стакан, чтобы размешать с водой сухое молоко, как она незаметно подбирается к протянутому над столиком рукаву моего халата впивается в него и опрокидывает стакан со всем содержимым. Зачем ей это надо? К чему издевательство над седым человеком, которому и без опрокидывания стаканов трудно живется?

Впрочем, и сами стаканы и чашки тоже нередко тревожат меня своим поведением. Люди обычно думают, что эти предметы не обладают собственным произвольным движением в пространстве А, между тем, не раз я наблюдал, как они исподволь незаметно, постепенно сами передвигаются с середины стола к краю и оттуда неожиданно кидаются вниз, на каменный пол, чтобы разлететься на мелкие части. Эта мрачная склонность к самоубийству у стаканов и чашек для меня до сих пор не ясна. Быть может, стаканы не находят смысла в своей жизни потому, что я редко пью спиртное и не наливаю в них вина? А чашки, быть может, обижаются за то, что я их мою один раз за несколько дней – когда кончил одну статью и еще не взялся за другую? Но не могу же я ради них отрываться от дела! Тогда, чего доброго, кто-нибудь потребует, чтобы я вытирал пыль с комода, с книг и столов! А между тем, с пылью у меня давно установились добрососедские отношения: я не трогаю ее, она не трогает меня. Пыль только тогда опасна для здоровья, когда ее потревожишь и она начинает летать.

Но вот кого из всех одухотворенных вещей домашнего обихода можно считать самыми несносными для совместной жизни, – это иголки и нитки. Сколько хладнокровия, терпения, выдержки нужно иметь при общении с ними!

Приходится мне иногда пришивать пуговицы к костюму или к пальто. Разумеется, тех самых пуговиц, которые были на своих местах, уже нет. По общему правилу, которого эти вещи строго придерживаются, отскакивают они не дома, а в гостях, на улице, или в автобусах. Поэтому я обычно подыскиваю у себя в комнате что-нибудь подходящее, круглое; и если же не нахожу, то беру метлу и начинаю ею фехтовать под комодом или под шкапом, где всегда находятся какие-нибудь неожиданные полезные предметы: монетки в один или в два франка, леденцы, нафталиновые шарики, лепешки аспирина, – вообще целая компания тесно сжившихся между собою вещей.

И, вот, когда пуговица найдена, наступает один из самых тяжких и ответственных моментов моей хозяйственной деятельности. Собственно говоря, не момент даже, а эпоха: вдевание нитки в иголку.

Сколько уже лет живу я одиноко и сам произвожу легкие починки белья. Или штопаю носки, затягивая их дыры прочным гордиевым узлом. И удивительно: всегда между моими иголками и моими нитками устанавливаются какие-то мрачные, враждебные отношения. В других домах вижу: – сидит хозяйка, вышивает, попутно весело разговаривает с гостями и время от времени отрывает от катушки нитку, небрежным движением втыкает ее в иголку и спокойно продолжает работу. А я, чтобы вдеть нитку в ушко, должен пройти через серию долгих и сложных приготовлений. Сначала отрываю нитку длиною в два-три метра, чтобы ею одною провести весь сеанс предстоящей починки; затем, чтобы оторванный конец благополучно прошел в отверстие иглы, обильно смачиваю его водой; после этого начинаю вертеть конец между ладонями, чтобы значительно уменьшить его диаметр; потом несколько раз сильно вытягиваю конец, чтобы он не сгибался… И тогда берусь за иголку.