Михаил Талалай - Было все, будет все. Мемуарные и нравственно-философские произведения

Однако, не всегда это было возможно. Однажды к нам явился какой-то почтенный господин, торжественно одетый в черный сюртук, с туго накрахмаленными манжетами рубашки, с высоким твердым воротником и с белым галстухом.

– Могу я видеть уважаемого редактора «Нового Времени» господина Суворина? – официально, но в то же время учтиво спросил он сидевшего у двери секретаря.

– Простите, редактор сейчас очень занят, – привстав, ответил Гордовский, тревожно оглядываясь на загородку, где Михаил Алексеевич, читая телеграммы, ворчливо беседовал сам с собой. – Может быть, вы зайдете через час?

– К сожалению, я приехал на короткое время, – ответил посетитель. – Мне после вас нужно в Державную Комиссию – получить ссуду для нашей колонии, а затем на поезд. Я – председатель русской колонии в Скопле, a колония просила меня обязательно побывать у господина Суворина и передать ему свои наилучшие пожелания, благодарность и преданность.

– Так, так, – почесав затылок, смущенно проговорил Гордовский. – Хорошо… Я спрошу… Посидите минутку.

Он предложил гостю стул и отправился к редактору. Мой стол, за которым я работал, находился вблизи загородки, и потому я иногда мог кое-что слышать из того, что происходило за нею.

– Шу-шу-шу… – мягким просительным тоном шептал что-то Гордовский.

– Пусть убирается к черту! – явственно услышал я тихий, но разборчивый ответ.

– Да, но все-таки, Михаил Алексеевич, шу-шу-шу… – продолжал уговаривать секретарь.

– Ах, Господи, Господи! Погубите вы все меня! Хорошо. Только не зовите сюда. Сам выйду, чтобы скорее.

Калитка в загородке открылась, и Суворин с мрачным видом появился в нашей комнате.

– Имею счастье видеть Михаила Алексеевича Суворина? – церемонно поклонившись, спросил посетитель.

– Нашли счастье, нечего сказать! – протягивая руку, угрюмо ответил Михаил Алексеевич. – Чем могу служить?

– Глубокоуважаемый Михаил Алексеевич! – вдохновенно начал тот, подняв голову и глядя на стену, стараясь в точности воспроизвести текст заранее заготовленной речи. – Разрешите от имени нашей скоплянской русской колонии, насчитывающей в настоящий момент триста двадцать четыре человека, в том числе тридцать пять детей, из коих пять грудных младенцев, – выразить вам глубочайшее уважение и благодарность за ваше беззаветное служение истерзанной родине, за ваши неутомимые призывы к борьбе за ее счастье, за честь, за светлое будущее! Голос вашего животворного печатного органа непрестанно будит нас, поддерживает любовь к дорогому отечеству, дает силы перенести лишения и трудности в изгнании, создает уверенность в том, что недолго продолжится это трагическое лихолетье, что скоро пробьет желанный час возвращения…

– Сгнием мы все тут! – сурово прервал оратора Михаил Алексеевич.

– И радостно зазвонят кремлевские колокола, – не слушая своего собеседника, продолжал председатель. – И ликующие толпы наполнят сияющие огнями храмы, и войдем мы все в родную страну под шелест развернутых священных знамен!

– А каких знамен? – сердито спросил Михаил Алексеевич. – Чьих знамен?

– Как чьих? – изумился председатель. – Наших.

Вдохновение его сразу исчезло. Лицо потускнело, приняло испуганное выражение.

– То то и оно: наших. Единственное наше знамя не на словах, а на деле, до конца донес только Врангель. А теперь – Монархическое Объединение Врангеля не признает. Милюковцы с кадетами не признают. Эсеры не признают. Меньшевики не признают. У каждого свое знамя. Вот вы с этими знаменами и являйтесь домой!

– Позвольте… Но…

– Знаю я эти но! – Михаил Алексеевич внимательно взглянул на гостя. Тот стоял перед ним, с вытянутым лицом, с жалкими растерянными глазами, со складками страданья у губ.

– Впрочем, – добавил Суворин, слегка улыбнувшись. – Пройдем ко мне и поговорим.

Они пробыли за перегородкой около получаса. Нам не было слышно, что происходило там, но разговор протекал, по-видимому, благополучно, мирно, без споров и повышения голоса. Затем калитка открылась и у входа в кабинет показались растроганные лица обоих собеседников.

– Вы не представляете, Михаил Алексеевич, – дрожащим от волнения голосом говорил председатель, – как я рад, что повидал вас! Вы вдохнули в меня силы для дальнейшего служения родным русским людям, вы вселили в меня твердую уверенность в нашей конечной победе. Горячее спасибо вам. Все ваши бодрые слова я в точности передам членам нашей колонии.