Венсан Равалек - Гимн шпане

— Продашь мне эти по две восемьсот?

По каталогу «Дарти» эта модель проходила как дорогая и стоила десять штук.

—Хорошо, но только при условии постоянных закупок.

Мы вместе поехали к Северному вокзалу, всю дорогу по Севастопольскому бульвару он расхваливал свою новую машину — у него был «мерседес» сорок шестой модели, в десять раз уступающий той тачке, что я добыл в Орли, — я слушал его, затаив дыхание: он утверждал, что основное преимущество машины — противоугонная система «визави», в наше время этому аспекту надо уделять особое внимание, взять, например, «гольф» — с тем же успехом можно оставить ключи на капоте, потому что угонят в одну секунду, тогда как его красавица и впрямь защищена от любого проникновения; господи, знал бы он, что любой мало-мальски опытный угонщик свистнет ее за какие-нибудь две штуки; у Восточного вокзала ему пришлось остановиться, потому что в машине заработало отопление, отключить его не получалось, а ехать с открытым окном в час пик означало задохнуться насмерть.

— Сейчас вернусь, — сказал я. — Пять-семь минут, не больше.

Я уже вылезал, когда он спросил, откуда я беру товар.

— Из остатков партий, — туманно ответил я, — со складов.

—А…

Если он ждет накладных, то напрасно.

— С каких складов? — заволновался он. — Надеюсь, все законно?

— Конечно, о чем речь, вся техника новая, а стоит в четыре раза дешевле, чем по каталогу, если уж это не устраивает, тогда я не знаю… Видимо, мои аргументы победили его сомнения, потому что он вроде успокоился: конечно, говорит, при таких ценах неприлично спрашивать о происхождении товара, он уже давно не верит в чудеса и понимает, что ничего не берется из воздуха.

— Вот именно, — сказал я.

Люди его типа при всем немереном апломбе в глубине души просто трусы, и точка.

Мари-Пьер была дома и смотрела телевизор.

— Как дела?

Коробки с видаками загромождали всю комнату, еле пройдешь, она молчала, я заранее положил два видака самой дорогой модели на ближайший штабель, но они исчезли.

— Ты ничего не трогала?

Она не отвечала, по телеку шли дурацкие дневные передачи, чепуха на постном масле.

— В чем дело, ты на меня дуешься?

Она переключила канал, но ее любимая игра еще не началась, было слишком рано.

— Мне кажется, ты поступил жестоко, вот и все.

У меня отвисла челюсть.

— Ты это о чем?

Она не соизволила ответить, я повторил вопрос, но тут как раз началась игра; я искренне считал, что ей не в чем меня упрекнуть; но она явно была иного мнения: если сам не понимаешь, тем хуже, в конце концов проронила она, значит, тебе это даже в голову не приходит. Меня ждал клиент, я взял два других видака той же модели, подумав, прихватил третий — лучше, если у него будет запасной, кроме того, таким образом я ненавязчиво втягивал его в дело — и пошел к двери.

— Через минуту вернусь.

Ничего, загадка скоро разрешится, ведь я делал все это ради нее и не понимал, чем она может быть недовольна.

— Гляди, — обратился я к агенту, подойдя к машине. — Упаковка родная, еще не вскрывали.

Он внимательно разглядывал коробки, но я-то знал, хоть рентгеном просвети, комар носа не подточит, товар первоклассный.

— Не помешает иметь один демонстрационный экземпляр, — сказал я, кладя третий видак на заднее сиденье. — Пусть будет под рукой на всякий случай.

Он согласился без возражений, продиктовал другой телефон для связи, лучше звонить прямо ему на мобильный, так намного удобнее. Я вернулся домой.

— Ну?

По телевизору по-прежнему шла какая-то белиберда, я сел на край кровати, на расстоянии от Мари-Пьер, и говорю: по-моему, мы друг друга не поняли, — но она будто оглохла.

— В этом замешан Жоэль?

— Если сам знаешь, нечего спрашивать.

Постепенно мне удалось ее разговорить; еще под впечатлением пантенской катастрофы, он прибежал плакаться в жилетку Мари-Пьер: я, мол, такой-сякой, на него напала целая толпа, а я пальцем не шевельнул, более того, хотел смыться на грузовике — он еле успел запрыгнуть на ходу, теперь он разорен, а ведь часть капитала принадлежала его соседу, все, что он сумел накопить, пошло прахом, однако самое ужасное не это — он думал, что мы друзья, но еще там, в Гавре, когда я отобрал у него два видака, его потрясло мое отношение; Мари-Пьер была разочарована не меньше, чем он, а потому вернула ему два видака — она тоже считала, что дружба прежде всего. Слово за слово, между нами завязалась бурная перепалка, я был в корне не согласен с его версией событий, это было несправедливо, честное слово. В какой-то момент я понял, что страсти накалились до предела, и решил выйти проветриться. В тот день, восемнадцатого марта, на самом пороге весны, мы с ней впервые крупно поссорились.