Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

— Спать иди, придурок, — опустив топор, приказал Панаров.

Козляев громко вздохнул, медленно развернулся и ушел восвояси, потупив голову. Через минуту с огорода воротилась Тонька, распираемая чувством благодарности.

— Спасибо, Толенька, спасибо! Век не забуду! Он ведь чуть меня не зарезал, — по-бабьи запричитала она. — Хорошо — пьяный, убежала… Дочь бы сиротой оставил.

— Ты зачем меня в свое блядство замешала? — презрительно попрекнул ее, отодвигая в сторону благодарные руки, Панаров. — Бежала бы к Фролину.

— Далеко, боялась — догонит, — плаксиво призналась Козляева. — Да и дверь у него вечно заперта. А ты мужик настоящий… Можно, я у вас переночую?

— А завтра что?.. Жить останешься? — иронично поинтересовался Анатолий.

— Завтра я все решу, — коротко пообещала Тонька, нахмурившись и перестав всхлипывать.

Переночевав в передней на диване, что ради нее не стали и раскладывать, Антонина ушла из дома рано утром. Она направилась прямиком в районный отдел милиции, где работал ее троюродный брат.

В конце рабочего дня у заводской проходной Козляева поджидал милицейский «уазик», и Семен канул бесследно.

Домой он воротился лишь недели через три, с землистым, понурым, заросшим щетиной лицом, прихрамывая и придерживая что-то рукой в правом боку, заметно осунувшись и постарев. Жена его совершенно не страшилась.

С тех пор Козляевы не собирались за одним столом с Панаровыми.

Как-то невзначай Алеша заслышал краем уха возмущенный голос Фролина в разговоре с отцом: «Вот тварь! Она ж его чуть не убила! Калеку с братцем из мужика сделали. В больнице в Саратове валялся — все внутри мусорами отбито. Я б такую в лес по грибы отвез и закопал там. Живой».

Анатолий промолчал. Он только что сошелся с Фролиным на условиях, на которых с завтрашнего дня под аванс будет выносить для него через «вертушку» хрусталь…

Социализм неумолимо приближался, дотягивался к дому Панаровых воздушной веткой газопровода. Все шло по плану — нужно было лишь вовремя платить.

С ранним ноябрьским снегом в жизнь Алеши и его друзей пришли перемены — Павлушка оповестил ребят, что уезжает с мамой.

Дядя Гоша был уволен с завода по статье за прогулы, не выходил из запоя и добавлял в водку бензин — из экономии.

В доме Павлушки всякий вечер опивались вусмерть и засыпали вповалку, приткнувшись на замусоренном полу кухни, незнакомые грязные мужики, случайные собутыльники отца — не выпроводить, да и мужа не выселить. Маме стало невмоготу, она не выдержала и подала заявление на развод. Заводской отдел кадров предоставил ей с сыном комнату в общежитии.

Алеша со Степой молчком стояли в сторонке и смотрели, как хмурые мужчины затаскивают в бортовой грузовик холодильник, шкафы, посуду, коробки с вещами. Павлушка стоял подле них и тоже смотрел. Дети еще не знали расставания, не понимали окончательности, безысходности слова «навсегда» и впервые изведали, как загадочный взрослый мир внезапно меняет их привычную жизнь.

Павлушка за свой краткий век не видел ничего другого, с чем бы мог сравнить тот неуютный бедлам, ледащий, убогий быт с отцом-алкоголиком, с опустившей руки матерью, с грязью и балаганом в доме, с пустым холодильником на кухне. Он не представлял себя без дома с чердаком, без двора с баней, без турника, без высокой черемухи у изгороди, без мрачных елей в палисаднике, без истеричной пожилой Найды, без друзей и игр втроем. В том новом, дотоле неизведанном мире, куда его, не испросив, увозили, будет лишь один островок привычного и надежного — мама.

Как волчата, которых достали из глубокой лесной норы чужие бессердечные руки, покорно принимали дети то, что их безвозвратно разлучают.

Глубинное чувство, что происходит нечто бесповоротно-неправильное, грустное, плохое, чему они просто не в силах воспротивиться, немыслимость загадать вперед, как ни завтра, ни послезавтра — никогда больше не сойдутся они вместе, было непомерно новым и всеобъемлющим, чтобы как-то реагировать, действовать, говорить. Они даже не попрощались как следует.

— Пока, — буркнул Павлушка, залезая в кабину грузовика на коленки к матери.

— Пока, — отозвались, не сдвинувшись с места, Алеша со Степой.

Это слово знаменовало расставание ненадолго, скорую встречу после непродолжительной разлуки. Встреча не состоялась. Алеша впредь не свиделся с другом.

Дядя Гоша вроде и не заметил отъезда жены с сыном. День за днем он неизменно беспробудно напивался, бесприютно валялся в грязи и снегу под чужими заборами иль в канавах, не в силах доволочиться домой. Занимал у знакомых «до получки», хотя на порядке все знали, что он нигде не работал, сбирал чинарики да пустые бутылки. Найда скоро сдохла — исчахла то ли от тоски, то ли от голода.