Сергей Захаров - И восстанет мгла. Восьмидесятые

Ночью он плакал.

Заглушая подушкой рыдания, душившие его, неутешно и протяжно выл в голос, кусая наволочку, катался по кровати из стороны в сторону. Как только затихал один приступ, тут же накатывал другой, новая волна горячими спазмами сжимала, скручивала мышцы живота, и снова воздух с воем вырывался из грудной клетки, глаза заливало слезами.

Он и не знал, что способен так плакать. Ему было жалко Любки, жалко себя, жалко всего того, что потерял, что уже никогда не вернется.

Он ненавидел себя за слабость, за трусость, за малодушие. Откажись он от несвоевременного злополучного свидания, не приди ночью — и люди Боксера ушли бы ни с чем, оставив ее в живых. Он был досягаем, предсказуем, понятен, как дичь для охотника. Он думал лишь о себе, об удовольствии, не рассуждая о последствиях, подвергая риску чужую невинную жизнь. Он не рванулся враз вперед, в дверь, может быть, вместо нее получив заслуженный удар ножом и тем заслоняя, спасая ее. Он побежал из дома и потратил время на поиски оружия. Он даже не смог вытащить ее тела, подарившего ему столько счастья, из огня, оберегая свою никчемную, мелочную шкуру.

Панаров плакал, чувствуя, как что-то навсегда и безвозвратно ломается у него внутри. Он оказался слишком нестоек для свалившихся на него непосильных испытаний. Материал, из которого он был скроен, прошел точку упругости и теперь без сопротивления деформировался, сминался, рвался под напором чудовищного давления извне.

Он задыхался, спазмы не давали вдохнуть, он колотил кулаком по стене, он хотел пойти в темный сарай, перекинуть через балку плетеный конопляный канат, завязать петлю и удавиться, выдохнув напоследок с облегчением, что наконец-то глупость мук телесных прекратилась.

Он достиг дна глубокого омута, где его поглотила вязкая, холодная болотная мгла.

Но меры нет страданью человека, ослепшего в ночи…

Алеша, вдоволь накупавшись в безбрежном волжском море, крепко спал в зале просторного бабушкиного дома. Ему снилось, как легко, едва касаясь руками воды, он плывет или, скорее, летит над ее поверхностью, чтобы достичь далекого, едва видного другого берега и посмотреть: а что там, на другом берегу?

Оставался последний день путешествия — уже послезавтра утром Артем собирался тронуться в обратный путь, доверху забив багажный отсек упакованными в несколько слоев оберточной бумаги, лоснящимися от жира копчеными балыками, зубасто скалившейся, сорящей чешуей сушеной рыбой и другими ценными яствами из коптильни Чекана.

Дети ладненько загорели на обильном волжском солнце.

Тетя Наташа в новомодном, чересчур открытом купальнике выглядела как с картинок заграничных глянцевых журналов, привлекая заинтересованные взгляды компании мужчин, загоравших неподалеку на пляже, и весело отвечая на их шутливые двусмысленные замечания, на что ее супруг хмурил брови и уходил в долгий ревнивый заплыв.

Мама Алеши вела себя серьезнее, к ней нагловатые незнакомцы приставать с глупыми шутками не осмеливались.

Она переживала за мужа, за хозяйство, за дом, изводилась — душа была не на месте. Без нее Толя был уязвим. Нужно было скорее вернуться и опять взять его под свою защиту.

Надежда представляла в мыслях, как приедет, вернется из затянувшейся поездки и наконец-то обнимет его, любимого — поди, заросшего совсем от грязи, стосковавшегося до смерти по детям, одиноко тужившего ночами по ней…

… Наутро Панаров с синими кругами у напухших век наспех оделся и направился в контору Виктора Павловича. Он, не таясь, вошел в неброское трехэтажное здание, предъявил документы дежурному и присел на откидной стул у стены, ожидая, когда ему выдадут разовый пропуск и проводят к полковнику.

Неподалеку восседала полная щекастая женщина лет за пятьдесят и с любопытством на него поглядывала. «Наверно, добровольная помощница, — с неприязнью подумал Анатолий. — Пришла с сигналом на соседей».

Прождать пришлось долго, часа полтора. Виктор Павлович был на совещании или в разъездах, по горло занятый ковкой горячего железа, расследованием обещавшего звезды стеклозаводского дела.

Наконец из низкого окошечка позвали и выдали пропуск.

Анатолий прошел по лестнице наверх, завернул по тусклому коридору, выискал знакомый кабинет и постучался.

Виктор Павлович за своим столом изучал какие-то документы.

— Так быстро соскучились, Анатолий Васильевич? — с улыбкой оторвал он очи от бумаг, показывая жестом на стул. — Что-то случилось?.. Вы неважно выглядите.