Мишель Деон - Высший круг

— У тебя на лице написано отвращение!

— Нет ничего скучнее, чем играть с дураками, которые тебя самого держат за дурака.

— Ты возьмешь реванш еще до того, как мы высадимся в Нью-Йорке.

— Хорошо бы! Я порядком продулся. Что за глупость си­деть целый день взаперти с этими жалкими личностями! Терпеть не могу плавания.

— Завтра начнешь сначала.

— Нет, в самом деле, это глупо.

— Удача переменчива.

— Зато невезение постоянно. Не говори об этом Аугусте.

— Пойдем разомнемся на палубе.

Жетулиу накинул свою крылатку, которая так ему шла, и вышел к Артуру на верхнюю палубу, где в этот предве­черний час никого не было. Они добрую четверть часа хо­дили взад-вперед, не разговаривая. Жетулиу запыхался. На горизонте разверзлась зияющая красная рана. Позади «Квин Мэри» океан выливался в мрачную пропасть под по­перечину из серых туч, ловивших в свои складки припозд­нившиеся отсветы дня.

— Может быть, мы увидим зеленый луч, — сказал Жету­лиу. — Это было бы очень кстати. Я хочу загадать желание.

— Ты правда в это веришь?

— На свете есть вещи невероятнее в тысячу раз. Почему мы здесь, в этот момент нашей жизни, ты и я, разговарива­ем, как старые товарищи, тогда как еще два дня назад мы не были знакомы, у нас не было никаких причин повстре­чаться в прошлом и мало причин увидеться вновь, когда мы закончим учебу в Бересфорде?

Артур был обидчив. Он стиснул зубы, целую минуту молчал, предоставив Жетулиу наслаждаться своим коварным замечанием, а потом произнес как можно непринужденнее, устремив взгляд за горизонт:

— Я разделяю твои чувства. Наша встреча противоестественна. Предположим, например, что в тебе раскроют профессионального игрока, обирающего пассажиров, и все судоходные компании запретят тебе играть. Все, крах! Ты не закончишь учебу, тогда как я получу диплом, который позволит мне поступить в банковский трест. У нас больше нет никаких причин встречаться: ты кантуешься по второсортным казино в Европе, под вымышленными именами, а я разъезжаю на частном самолете. Естественно, я велю тебя арестовать, как только ты превысишь кредит более чем на три доллара…

— Тебе бы романы писать.

— Зачем? Для этого есть «негры».

Жетулиу взял его за плечи и встряхнул.

— Очко, — сказал он. — Понимаю восторги Элизабет по твоему поводу. Она готова тебя проглотить или быть проглоченной тобой.

Артур открыто рассмеялся. Указывая на Элизабет, Же­тулиу думал отвлечь его от своей сестры.

— Это взаимно. Она ужасно привлекательная, хотя и не в моем вкусе…

— Ты привереда. Она красавица.

Артур оставил при себе свои мысли по поводу красоты Элизабет: он никогда бы не сказал, что она красива, или даже очаровательна, как принято говорить в свете. Ей под­ходил только один эпитет: хорошенькая. Да, очень хоро­шенькая, с тем типом миловидности, который, с наступле­нием эры звука, американское кино растиражировало до пошлости: безупречный профиль, сохраняющий детскую чистоту, не совсем естественный светлый цвет волос, то­ненькое горячее тело.

Жетулиу стукнул кулаком по парапету:

— Вот черт! Солнце село. Зеленого луча сегодня не будет.

— Без зеленого луча ты в карты не выигрываешь?

— Я не о картах думал.

Артур это прекрасно знал, но имя Аугусты не сорвется у них с языка. Оно словно священная просфора, которую нужно убрать в самую глубину себя, преградив дорогу чу­жим расспросам. Пустив корни в душе, голос Аугусты, ис­корки в ее голубых глазах, лукавство ее поэтичного лица завладевали мыслями мужчины и уже не покидали его. Рука Жетулиу, обнявшая его плечи, побуждала к откровениям. Артур напрягся. На этом поле, он это чувствовал, Жетулиу всегда будет ему врагом. Если он слишком приблизится к Аугусте, ее брат с пальцами фокусника объявит ему войну.

— Так о чем ты думал?

Жетулиу снял руку и с неожиданной силой стиснул за­пястье Артура.

— Но… вообще… далась же она вам всем!

— Я полагаю, ты говоришь уже не о Элизабет, — холод­но заметил Артур, не пытаясь разжать пальцы бразильца.

С носа корабля в океан нырнула серая тень и с голово­кружительной быстротой понеслась к заходящему солнцу, потушив его последние лучи. Ночь еще поколебалась, сби­тая с толку внезапным затмением, не решаясь прогнать от­светы, задержавшиеся на юге и на севере. Сине-зеленые воды Атлантики превратились в расплавленный свинец, и по величественным изгибам валов, которые с подавля­ющим безразличием рассекал бесстрашный «Квин Мэри», пробежала мелкая рябь.