Николай Васильев - Три жизни одного из нас [СИ]

— Черт побери! — вдруг произнес Лещинский. — Да это же шарьяж! Натуральный тектонический покров! Посмотрите, какая в этих песчаниках великолепная изоклинальная складчатость! Как же я тогда ее не заметил…

Враз у Карцева чуть сместилось зрение, и он явственно увидел кое-где в слоистой толще клиновидные замки лежачих складок, крылья которых падали почти однотипно, но лишь почти, с разницей в пять градусов…

— А вот и зонка тектонического меланжа! — как ребенок обрадовался Лещинский, почти подбежав к обнажению и тыча молотком в район пологого контакта песчаниковой и доломитовой толщ. Из-под молотка сыпалась сажистая токочешуйчатая крошка.

— Вот она, повсеместно между ними, при мощности десять-тридцать сантиметров! Явный шов надвига! Ну, Сергей Андреич, — повернулся маститый геолог к Карцеву, — в точку ты угадал! Есть надвиг между вулканитами и осадочной толщей! Посрамил ты нас, серых!

— Да что ты расшаркался, Станислав Казимирыч? — возмутился Кривонос. — Ну, есть здесь надвиг, хотя еще неизвестно какой амплитуды… Но при чем тут вулканиты? Где ты их видишь?

— Будут, будут вулканиты, Аркадий, — чуть брюзгливо заверил Лещинский. — Можно подумать, ты в «рыжей» толще метабазитов не видывал…

— Видел, — согласился начальник Борисихинской партии. — Но в их контакты с метапесчаниками особо не вглядывался… А вот сейчас хочу посмотреть!

— Да тектонические они тоже, Аркадий, — тоном провидца рек Лещинский. — Не зря мы, как ни старались, не смогли пачки вулканитов внутри «рыжей» толщи откартировать — только цепляли их фрагменты… А вот что же эту толщу так перемяло, спрессовало и переместило? Уж не базит-гипербазитовая ли пластина? Как ты думаешь, Сергей Андреич?

— Я весной вам говорил и сейчас повторю, что здесь должна обнажаться обдуцированная океаническая кора — естественно, базит-гипербазитовая в своих низах. Но стоило бы все-таки на нее посмотреть воочию…

— Увидим, все увидим, коллега Карцев, — благодушно улыбнулся Лещинский. — Но не сегодня, а завтра. Пока же давайте завершим наш первый маршрут на Тиринде — он, по-моему, оказался весьма и весьма продуктивным…

В глубоких сумерках тяжело нагруженные камнями и рыбой геологи увидели за очередным поворотом реки, на другом берегу, костер.

— Эге-гей, Веня! — закричали разом Лещинский и Карцев. — Греби сюда!

— Вы чего так поздно! — откликнулся Веня. — У меня уха почти остыла… А греть ее нельзя!

— Ты греби-и… Мы и холодную съедим!

Через пять минут резиновая лодка с Веней вышла к их берегу, но ее все же снесло метров на тридцать. Карцев, загодя сбросивший рюкзак, двинулся к Вене широким шагом: помогать тащить лодку против течения.

— Да я бы и сам справился, Андреич, — встретил его Веня.

— Все равно ее дальше тянуть, а то пронесет мимо лагеря, — резонно возразил Сергей. — Из рыбы, поди, уже штабель сложил?

— Хо, хо, штабель! — осклабился Веня. — Но с полбачка засолил и на уху хватило. К тому же я таймешонка поймал. Слышь, Алексеич! — позвал он. — Я хар-рошего таймешонка выдернул, килограммов на пять!

— Я и не сомневался, Веня, — довольно откликнулся Кривонос, — что ты здесь время не теряешь… Что, выше хотите подняться? Тогда грузим рюкзаки и бредем за вами…

— Много песен я слышал в родной стороне, — вдруг начал звучно Карцев. — В них про радость и горе все пели…

— Но из песен одна в память врезалась мне — поддержал Веня…

— Это песня рабочей артели-и-и-и! — вывели оба и грянули: — Э-эх, дуби-инушка-а, уухнем! Э-эх, родима-ая, сама пойдет. Поде-ернем, поде-ернем, да у-у-ухнем!!

Улеглись по спальникам запоздно, вдоволь насидевшись у костра и наговорившись. Были тут и воспоминания: Кривоноса о Монголии, Лещинского об Алжире, Карцева об Урале и Вени об армии… Был острый диспут об итогах сегодняшнего маршрута, переросший в спор о целесообразности внесения поправок в легенду Борисихинской площади, а затем дискуссия неизбежно стала шире, перейдя на обсуждение теоретических основ современной геологии: все тех же фиксизма и мобилизма. Веню от их разговоров вконец сморило, и он ушел спать, а они все ярились и аргументировали, а когда аргументы не проходили, то вновь ярились…

Некоторое время Карцев перебирал в уме те или иные моменты дискуссии, но постепенно пригрелся, успокоился… Внезапно, вне связи с предыдущим, ему вспомнилась «Тьмутаракань», Сашка Хмельницкий, Бутусов, неказистая «богадельня»… «Э-эх, ребята-а… — с нежностью посочувствовал он оставшимся в глуши пространства и существования бедолагам. — Ведь жизнь может быть так интересна и увлекательна, так сложна, полна загадок, разгадывать которые и предназначен человек, имеющий гордую приставку sapiens…»