Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

Вроде как переходной возраст. Все неловко, непонятно. Как вести себя? Не смеются ли над тобой? Не сморозил ли ты глупость? Что делать с плохо управляемыми руками и ногами? Что делать с плохо управляемыми обидами и злостью? Переходный возраст, как когда-то.

Тогда ты считался еще не полностью ответственным за свои поступки, теперь ты уже не считаешься самодостаточным, способным на самостоятельные решения. Покупая билет на самолет, видишь две графы. В одной взрослые, в другой – дети и престарелые.

Сегодня, накануне семейного праздника, Дня Благодарения, полезная программа по радио: как сообщать пожилым, устаревшим, уже ненужным людям, что их необходимо перевезти на склад, то есть отправить в дом престарелых, в богадельню. Говорят о разных страховках и сервисах, учебниках и психологических приемах. Обсуждают проблему: уже ненужным людям свойственно упираться, сопротивляться – они своего счастья не понимают.

Тут неожиданно звонит старый человек. По голосу понятно, что очень старый. Вспоминаются опять ихтиолог и заговорившая рыба.

Необходимо принять закон об эвтаназии, говорит он, чтоб можно было спокойно и по собственному желанию преставиться. Не ваше, говорит он, собачье дело решать – должен ли я еще томиться и как долго.

Ну, его немедленно заткнули. Пропаганда эвтаназии у нас не поощряется, у ведущего могут быть неприятности. Посоветовали обратиться к психотерапевту с целью повышения уровня жизнерадостности.

И программа продолжается, очень мило, предпразднично.

Вообще отрицательные эмоции теперь считаются патологией. Олдос Хаксли описывает это отношение к жизни и смерти в «Прекрасном новом мире».

Вот загадка: почему и эту книгу когда-то запрещало ГБ? Она ведь совсем не про них, она про Америку, про царство принудительного счастья. Причем про Америку, какой она стала именно сейчас. Все очень точно у Хаксли предсказано. Видимо, чекисты запрещали антиутопии на всякий случай: если страшно и отвратительно – значит, про них.

А в Америке эта книга входит в школьную программу, поэтому ее никто никогда не перечитывает.

Прекрасный весенний день, книжный развал на улице. Это район учреждений, сейчас обеденный перерыв, и люди останавливаются у книг, просто чтоб задержаться на свежем воздухе. Книжек они не купят, но хочется красивой жизни, как в Париже: разноцветные обложки на столах в тени только что зазеленевших деревьев…

Продавец сделал рукописный плакатик:

Ну и ну!

Как вам нравится сегодняшняя погода?

Ради такой погоды стоит жить!

Я люблю Нью-Йорк!

Пожилой джентльмен, по виду из Вест-Индии или из Гаити, в потертом костюме, в галстуке, копается рядом в книжках. Спрашивает меня: нашла ли я что хорошее?

Нет, хорошего пока не нашла. Он говорит, что читает сейчас «Историю Португалии» – замечательная книга, столько интересного про морские путешествия, завоевания и специи. А я рассказываю ему про Мурасаки Сикибу, про «Повесть о Гэндзи». Потом он, к сожалению, сообщает, что очень любит Пауло Коэльо. Чтобы не слушать про Коэльо, которого толком не читала, но заведомо не люблю, я начинаю философствовать:

– Посмотрите, сколько же всего люди пишут! Ведь сотни книг здесь, на одних только этих столах. И это еще те книжки, которые и вправду были напечатаны, хотя их теперь распродают по копейке. А сколько всего написанного и не напечатанного!

– А знаете, почему люди пишут?

Я думаю: потому что графоманы? Мне кажется, что это хорошая шутка, мудрый такой цинизм. Но пожилой джентльмен, судя по виду, нью-йоркский мелкий чиновник, говорит:

– Потому что у человека есть какая-то история и ему хочется, чтоб эту историю люди знали. И он должен ее рассказать, потому что никто другой не расскажет. Только он, именно этот человек, знает правильные слова.

Тут я вспоминаю идею, которая мне пришла в голову лет в двенадцать и до сих пор кажется правильной: нельзя выразить ту же мысль другими словами.

И я думаю: это что, мудрость? Нет, скорее псевдомудрость в духе Пауло Коэльо, которого не люблю.

Но цинизм тоже ведь не последняя инстанция мудрости. Это только всегда так кажется.

Старичок-чиновник очень симпатичный, этакий нью-йоркский Акакий Акакиевич. Погода замечательная. Книжный продавец оптимист – плакат сделал, считает, что за одну эту погоду стоит любить жизнь и Нью-Йорк.

А ведь книжек у него никто не покупает, а прекрасной погоды в Нью-Йорке бывает дней десять в году, а в жизни человека много ли таких прекрасных дней…