Наталия Червинская - Маргиналы и маргиналии

А в престижной казарме сделали полный ремонт и реставрацию, теперь там не просто современное, а совсем авангардное искусство: представления непонятных жанров, новейшая опера, Питер Гринуэй, крупномасштабный концептуализм. Все это искусство довольно агрессивно и замечательно смотрится среди викторианского милитаризма.

Вот так источники дохода часто пропадали, как только я их находила. Я в этом смысле – как царь Мидас, прикасающийся к антиматерии.

Даже продали тот особнячок, в котором дамы гнездились со своим обществом поощрения искусств, где мне премии давали.

Замечательный был особняк на Десятой улице: женский творческий клуб «Перо и Кисть». Там висели портреты бывших президентов клуба, включая Элеонору Рузвельт. И там был белый рояль, и застекленные эркеры, и за ними райский сад, тоже принадлежавший «Перу и Кисти».

Президентом в те времена была квадратная старуха с суровым акцентом, беженка из Германии. Она дружила в юности с Альмой Малер. Старуха-президентша курировала выставки и всегда давала себе первую премию. Я раза два получала вторую, что, учитывая обстоятельства, считала достижением.

Президентша была суровая и решительная, но вообще нравы в «Пере и Кисти» царили жантильные. По части «Кисти» выставлялись акварели, коллажи, макраме. По части «Пера» устраивались поэтические чтения. Музицировали. Некоторым из членов было по девяносто лет или даже под сто. Они были элегантны, носили нитки жемчуга и камеи. Такой царил там антикварный, несколько англизированный дух.

Единственным мужчиной во всей организации был некий евнух в ливрее, подававший пунш и канапе.

И что бы вы думали? Квартирный вопрос все сгубил. Особнячок на Десятой улице был трехэтажный, на верхних этажах сдавались за номинальную цену несколько крошечных квартирок для тружениц искусства, оказавшихся в стесненных обстоятельствах.

Это, конечно, одно из самых красивых мест города и не то что квартирка в особняке, а даже чулан или скворешня на Десятой улице – светлая греза всякой романтичной одинокой дамы с непризнанными талантами. С признанными-то можно и по рыночной цене снять. Более того, с настоящим талантом можно перетерпеть и в менее привлекательном месте, потому что все равно будешь реализовывать свой талант и вкалывать с утра до ночи, а не мечтать и любоваться окружающим.

Квартирки были предметом вожделения, хотя в них даже кухонь не было и готовить там строго воспрещалось.

Через некоторое время я стала получать от «Пера и Кисти» подметные анонимные письма. Некоторые жилички обвинялись в незаконном использовании электроплиток и нарушении правил пожарной безопасности.

Созвали собрание. Проводили его в помещении, которое, по-моему, следует называть буфетной. По стенам располагались стеллажи темного дерева, где на полках стояли сервизы, бокалы, фужеры, подносы и вазы, накопленные «Пером и Кистью» за долгие годы существования. Наверное, дары прежних членов.

Одна стена была сплошь застекленная и выходила в сад, где мерцала огнями красиво убранная елка, потому что приближалось Рождество.

На фоне этой диккенсовской прелести поместили стол, за которым сидел президиум и приглашенная дама-эксперт в бархатном берете. Она должна была следить за соблюдением так называемых правил Робертса и гарантировать законность проведения дебатов. Меня, помню, поразила такая цивилизованность. Перед президиумом на стульях расселись служительницы искусств среднего и преклонного возраста.

Через десять минут после начала прений они орали друг на друга кто во что горазд, надрывая свои старческие глотки.

– Заткнитесь! Не смейте! – кричала одна. – Я дочь Сетон-Томпсона!

– Плевала я на твоего папашу! – огрызалась другая. – Знать не знаю твоего папашу и знать не хочу.

– Полицию! – вопил кто-то. – Полицию вызывайте!

Взволнованный евнух в ливрее стоял на подхвате: на случай, если кого-то придется вязать или, может, выпороть. Потому что запахло уже не английским духом, а Вороньей Слободкой. Члены клуба были близки к членовредительству.

Что сказать? Люди всюду люди. И тут жизнь. Я больше в «Перо и Кисть» не ходила, испугалась. Но успела представиться дочке Сетон-Томпсона, хотела порадовать ее рассказом о том, как наслаждалась в детстве книгами ее отца – с маленькими рисунками зверюшек на полях! – и сколько счастья он принес своим творчеством бедным деткам далекой, занесенной снегами коммунистической России.