Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

При мысли об утюге Борец невольно покривил губами. И следом с неудовольствием заметил, что Пьер перехватил взглядом его гримасу.

– А, что-то дернуло там, – сказал он Пьеру, показывая в область солнечного сплетения, – можно понять, что в животе, а можно, что и в груди.

С утюгом Борцу, еще в самом начале 90-х, когда только вытаптывал свою площадку в бизнесе, пришлось познакомиться – правда, без прижигания, а в виде угрозы. Но все равно. Обдавая жаром, повисел у лица, покачался у переносицы, и от чего больше всего сжимало мочевой пузырь, – что ткнут сейчас острым мыском в глаз, и все, рубец вместо глаза.

– Сердце? – поинтересовался в ответ на его жест Пьер.

Борец пожал плечами: да непонятно.

– Все, прошло, – сказал он.

Пьер должен был видеть его только здоровым, здоровее гранитного валуна. Перед Пьером нужно было выглядеть заряженным почище батарейки «Энеджайзер» – на сто лет активного действия, не меньше. Иначе Пьер перекроет кислород, и никаких кредитов, кроме краткосрочных, из него не вытащишь. Зачем ему партнер, с которого потом не взыщешь долгов. Борец уже видел тому примеры. И были бы это чужие люди. Пьер имел свое прозвище в честь героя «Войны и мира». Большой, толстый, в очках, голова всажена в плечи без всякого намека на шею. Но на самом деле от того, толстовского Пьера (Борец даже специально купил роман и впервые в жизни одолел тот от корки до корки, чтобы сравнить) только в нем и было, что внешнее сходство. Филолог, давая прозвище, явно хотел польстить ему. Пьеру оно и льстило – он так Пьером себя и чувствовал, Борец отметил это для себя еще тогда, когда только начинали разживаться прозвищами и не очень понимали, почему так жжет называть себя вне официального круга общения совсем по-иному, чем ты обозначен в паспорте. Филолог потом объяснил почему. Нужно было, словно змея, обновить кожу, чтобы выползти из прежней жизни. Не будь это непреодолимой помехой делам и не вызови подозрений, хоть смени свои имена совершенно по-настоящему, с заменой паспорта, официальным порядком.

– Ты где, в Кремлевке наблюдаешься? – спросил между тем Пьер.

– Ну а где ж еще, – сказал Борец.

– И что говорят?

Он не просто так спрашивал. Просто так он не пил даже водки. Только если того требовали дела. Хотя, когда пил, мог при своих габаритах потребить ее и два литра. Он выведывал. Всасывал информацию. Автоматом. Вдруг вытечет.

– Да пережрал просто, – сказал Борец, решив оставить вопрос Пьера о состоянии своего здоровья без ответа. Хотя это и могло быть чревато подозрением, что со здоровьем у него неблагополучно.

Пьер помолчал.

– Да, я видел, ты на трюфели нажал! – сказал он затем. Не получилось походя всосать информации – и он не стал упорствовать. Принципиально вопрос не стоял. Здоровья Борцу, никаких сомнений – занимать пока не приходилось. – Будто впервые ел. Ограничивать себя надо. Форму держать. Мы же не плебс.

– Ой, Пьер, Бор в прекрасной форме, – вступилась за Борца Жанна. – Вон он, какие мышцы. Как у Геракла.

– Откуда ты знаешь, какие мышцы были у Геракла? – с той же ленцой, с какой говорил с ней до этого, спросил Пьер. – Ты его видела?

– Нет, ну как его на рисунках изображают.

– А на рисунках его изображают с меня! – торопливо вставил Борец и снова захохотал.

– Пойдем окунемся еще? – позвал его Пьер. – Такое пекло. Плебс в Москве окуппировал, наверно, сегодня каждую бочажину в пределах досягаемости общественным транспортом.

Он, когда ему приходилось обосновывать свои желания, выражался обычно витиевато и с пафосностью, на которой подобно клейму неизменно лежал патинный налет презрительного превосходства.

Борец поднялся со своего шезлонга раньше, чем это сделал Пьер.

– Вперед за плебсом, – сказал он. – Присоединяюсь.

– Тогда и я тоже. – Жанна сделала попытку встать, но Пьер, наклонившись над нею и прижав за плечи обеими руками к спинке шезлонга, не позволил ей этого.

– Повялься еще, повялься, – сказал он. – Рыбка моя.

– Я же не вобла, – с прежней капризностью отозвалась Жанна, однако новой попытки подняться с шезлонга не последовало.

– Черт знает, что такое, – жалующимся голосом проговорил Пьер, когда они с Борцом двинулись к бассейну. – Прямо иногда думаешь, надо было со своей курицей расходиться? Вот это создание, – он слегка повел головой, как бы указывая на оставшуюся за спиной Жанну, – ах, какой цыпочкой была, ах, какая прелесть! Юность, свежесть, утренняя роса! И чуть почувствовала меня в своих ручках – все, такая же, как другие до нее. Такая же курица! Боюсь, мотану ее от себя к чертовой матери, начинает злить меня – кровь в голову!