Анатолий Курчаткин - Потрет женщины в разные годы

– Что, как тут у нас цветочек? – спросил над ухом стиснутый голос деда Семена. – Боится? Пусть боится! Получит. Он свое получит!

Маргарита стояла, не смея шелохнуться. Никогда в жизни не испытывала она большего унижения.

– Блядь, пиздюк, пидар сраный! – Маргарита вываливала на Атланта весь свой запас слов, которым он обогатил ее за последний год. – Подлое ничтожество, сутенер, Иуда! Чтоб тебе быть импотентом неизлечимым!

Ее любовник стоял перед ней абсолютно молча, терпеливо смотрел на нее, не отводя глаз, – совершенно такой, как всегда, разве что на лице не было его обычного выражения спокойного выдержаного достоинства. Скорее, оно имело сейчас выражение уязвленного самолюбия. Которое вместе с тем он никоим образом не хотел проявлять.

– Специально меня потащил туда, вонючий подлец! Чтобы подложить меня, прикрыться мною, продать меня, как шалавую девку! – кричала Маргарита. – Мерзавец, подонок, грязная сволочь! На воровскую малину потащил меня, в притон!

Ее любовник нарушил молчание:

– Ну, какая малина, какой притон! Обыкновенный офис. Круче, правда, чем у некоторых.

– Мерзавец, мерзавец, мерзавец! – Маргарита влепила ему пощечину – одну, другую, третью.

Она это делала впервые. Никогда раньше не приходилось ей делать подобного. Не было нужды. И опыта не было. Но, оказывается, это давало такое горячее, такое лютое наслажение! И она повторила серию:

– Мерзавец, тварь, мразь!

Теперь Атлант перехватил ее руки. И, держа их, не давая ей ударить его вновь, проговорил:

– А тебе что, внове так, что ли, было давать?

В голосе его прозвучало то самое уязвленное самолюбие, что читалось в выражении лица. Только к нему примешивалось еще и некое мстительное удовольствие.

– Что? – Она не поняла. – Подонок! Что ты говоришь?

– То, что! Ты что, этому зампредсовета не давала, что ли?

– Какому зампредсовета?! – Она не понимала. Подлец! Он же хотел еще и обвинить ее в чем-то!

– Тому. Который нам здание отдал. Он что, за просто так, вот так взял и отдал?

До нее дошло. Сукин сын, нашел способ обелить себя, сукин сын!

– Что ты мелешь? Что ты несешь?! – Ей, наконец, удалось вырвать у него свои руки. – Когда это я могла? Я к нему только зашла – и вышла, а ты меня ждал в машине!

– Я-то тебя ждал! – сказал Атлант. В голосе его звучало все то же мстительное удовольствие. – А ты вышла. А потом с ним перепихнулась. Через день-другой. Не так, нет?

Бешенство, владевшее Маргаритой, готово было потесниться, чтобы дать место рядом с собой изумлению.

– Так ты думал, подонок, мы получили здание через постель? Думал – но взял и еще звал меня замуж?

– Любовь зла… – проговорил ее любовник.

Он явно намеревался наградить ее уши и «козлом», – Маргарита не позволила ему этого:

– Врешь! Не думал ты такого! Опасался, но не думал! А вот сейчас только уверил себя, чтобы подлость свою прикрыть! Мразь!

Она снова замахнулась, чтобы дать ему еще пощечину, но Атлант вновь поймал ее руку:

– Хорош! Больше терпеть не буду! Иди отсюда к херам собачьим!

– Уйду, конечно. – Маргарита подумала, не плюнуть ли ему в лицо, раз не получилось с пощечиной, пусть даже ударит ее после этого, пусть, но плевок – это было слишком неэстетично, нет, она не была способна на плевок. – Уйду, не останусь. А ты знай про себя: ты не атлант, ты пигмей. Вместе со своим гебешным приятелем. Пидары сраные! – добавила она ему напоследок еще из их лексикона.

Замок, щеколда, другой замок – все в этой квартире, снимаемой ее, теперь уже бывшим, любовником, было знакомо, руки отщелкивали, оттягивали, поворачивали сами собой, без всякого вмешательства сознания, своей памятью, ждать лифта было невозможно, она покатилась вниз по ступеням – и через минуту была уже на улице, в шуме и ярости Садового кольца. Так ей подумалось: «В шуме и ярости». Авессалом, Авессалом… Прощай, оружие, и Ночь нежна. Взгляни на дом свой, ангел… На кой дьявол нужно было все это читать. На кой дьявол все это нужно теперь. Этот подонок прав, трижды прав, десятижды прав: диплом отныне не нужен никому!

Неслись по Садовому, ревели стада машин, тяжелый запах выхлопных газов стоял вокруг, солнце уже село, только еще пламенели и полыхали жаркой золотою каймой кучевые облака на синеющем небе.

Наташка, окажись дома, взмолилась Маргарита, опуская жетон в прорезь таксофона.

Теперь бог был к ней милостив.

– Приезжай. Хватай машину и приезжай, – тотчас отозвалась Наталья.

Она сумела сколотить челночеством кое-какой капитал, снимала за сотню долларов однокомнатную квартирку на окраине, и поехать к ней сейчас, не заявляться на глаза матери – это было спасение.