Юрий Убогий - Что было, что будет

Бритвин вспомнил, как выглядела машина, когда он жил с семьей. Все здесь было другое — чистота, веселенькие чехлы на сиденьях, шторки, проволочная обезьянка на шнурке перед лобовым стеклом. И пахло совсем по-другому, по-домашнему как-то. Что ж, теперь другой запах повсюду: и в квартире, и здесь — горький, холостяцкий. Запах свободы, занятости, спешки, презрения к бытовым мелочам. Вот и ладно, вот и хорошо…

Притормозив у библиотеки, Бритвин долго выбирал место для стоянки. Поставив, наконец, машину в укромный такой закуток у левого крыла здания, усмехнулся, вдруг осознав, почему он проявил такую тщательность в выборе — предчувствовал, что не раз и не два будет здесь парковаться. Да и само здание библиотеки он воспринимал теперь иначе — нечто близкое, родственное, почти греющее душу почудилось ему в ее светло-серых стенах, высоких и узких окнах, массивных дверях, газоне с елочками перед входом.

Когда Бритвин вошел в читальный зал и обнаружил, что Марины на ее обычном месте нет, то испытал сильное до неожиданности разочарование и только в эту минуту вполне почувствовал, как он хотел ее видеть. Молоденькая, незнакомая ему девушка сидела за кафедрой, и он, идя к ней, замялся и замедлил шаг. Нужно было как-то выяснить, работает ли сегодня Марина. Если нет, то ему незачем брать литературу и заставлять себя маяться в этой духоте. Он уже был у самой кафедры, когда увидел вышедшую из-за стеллажей Марину. Они одновременно посмотрели друг на друга. Радость, очевидная и неудержимая (Бритвин очень ясно ощутил это), выразилась на его лице, и то же самое он заметил в лице Марины. Оно вспыхнуло, и смущенная, потерянная улыбка, словно не находя себе места и опоры, затрепетала на нем. Смутно осознавая нелепость этого, Бритвин круто и неловко как-то повернул в сторону и подошел к Марине вплотную.

— Добрый вечер, — сказал он.

— Здравствуйте.

Оба замолчали. Бритвин не то что не находил слов, он и не искал их, а просто смотрел и смотрел на нее, не испытывая при этом ни малейшей неловкости. Он видел, как она попыталась справиться с собой, погасила усилием улыбку, придавая лицу официальное, хоть и вполне приветливое, выражение. Но радость и тревога проступали в глубине ее глаз.

— Что вам найти? — спросила она наконец.

Бритвин, с трудом припоминая, перечислил ей несколько старых журналов.

— Запишите, пожалуйста, — сказала она, направляясь к своему столу и как бы приглашая его за собой. — Трудно, знаете ли, запомнить…

Бритвин записал номера журналов на поданной ею бумажке, и она неторопливо ушла. Было очевидно, что, если она не отослала его к той молоденькой девушке за кафедрой, а сама занялась с ним, значит, она признает, что между ними есть некие особенные, не формальные, личные отношения.

Марина вернулась с журналами и подала их Бритвину. Он поблагодарил, чувствуя, что надо непременно поговорить с ней о чем-нибудь, закрепить ту зыбкую, слабую связь, которая наметилась между ними.

— Опять пусто у вас, — сказал он.

— Да… Только вы и выручаете. — Она искоса, лукаво посмотрела на него и улыбнулась.

— Буду и впредь стараться! — сказал он с солдатской бравостью, и они рассмеялись теперь уже вместе.

— Посмотрим, посмотрим… Тяжело, наверное, в такую пору о болезнях читать?

— Что делать, профессия.

— А вы какой врач?

— Нейрохирург.

— О-о, — протянула она с уважением. — Это серьезно.

— Довольно-таки.

— Ну, что ж, занимайтесь вашим серьезным делом. — Она чуть кивнула, как бы отпуская его.

Бритвин решил пробыть в читальном зале до закрытия, а потом предложить Марине подвезти ее домой. Самое время сделать такой шаг, да и выглядит он естественно и ненавязчиво. Обычная вежливость. С другой же стороны, это будет (если, конечно, удастся) немалым сдвигом в их отношениях. Побыть наедине в машине, поговорить без помех — не пустяк. А если предложить за город выехать, закат, скажем, с Белой горы посмотреть и получить согласие, то выйдет совсем хорошо.

При всей расчетливости этих своих мыслей Бритвин чувствовал себя возбужденным и радостным.

Марина сидела неподалеку и писала что-то. Бритвин видел ее склоненную светловолосую голову, смуглое, тонкое и чуть печальное, как это часто бывает у людей за работой, лицо. Он старался смотреть на нее пореже, но не выдерживал, взглядывал снова и снова, и каждый раз прилив радости и возбуждения охватывал его.

Он не надеялся, что сможет всерьез поработать в те два часа, которые оставались до закрытия библиотеки, но неожиданно это удалось. Отрывая взгляд от Марины, усилием гася мысли о ней, Бритвин погружался в журнальную статью, читал, конспектировал, и, странно, тот эмоциональный подъем, который давало ему присутствие Марины рядом, не только не мешал работе, но помогал, обостряя мысль, позволяя видеть и детали, и целое ярко, четко, объемно. Чувствуя, что устает от напряжения, что работа мысли притупляется и глохнет, он выпрямлялся, глубоко вздыхал, взглядывал на Марину, и тогда так отрадно было ему видеть все милые для него особенности ее лица, фигуры, позы. Он смотрел и смотрел, и это резкое отключение от дела давало такой глубокий отдых, что уже через несколько минут он испытывал свежесть и способность с новыми силами вернуться к работе. Так оно и шло вперебивку: работа, Марина, работа… Бритвину померещилось даже, что он какой-то удивительно плодотворный и одновременно приятный жизненный срез во всем этом уловил, какое-то «золотое» сечение. Вот так бы и жить лишь в этом срезе — работа, любовь, работа… Вот этот один цикл и оставить, чтоб больше ничего, никакого житейского сора не примешивалось сюда.