Юрий Убогий - Что было, что будет

Бритвин сам оперировал Иванченкову, вел ее до операции и не сомневался в том, что сделал все возможное. Больная была обречена, и он имел профессиональное право вообще ее не оперировать. Вот тогда бы к нему никто ни с какими претензиями не обращался. Но он, тем не менее решился на операцию, видя в ней пусть призрачный, почти лишь теоретический, но все-таки шанс. Что ж, шанс не выпал, и теперь вот объясняйся, доказывай, что ты сделал даже больше, чем обязан был.

— Доктор, — начал военный, — скажите, нужна ли была операция?

— Как показали последующие печальные события — нет.

— Но как же! Зачем же делали?!

— Была надежда спасти больную, очень маленькая. Очень… И, к сожалению, она не оправдалась. — Бритвин глубоко передохнул и посмотрел собеседнику прямо в его напряженные, острые глаза.

— Но, позвольте! Если все-таки имелся шанс, то надо было его использовать!

— Вы думаете, что мы способны использовать в с е шансы?

— Обязаны! Ведь о человеческой жизни дело шло.

Бритвин помолчал. Очень уж тяжелы всегда бывали подобные разговоры. Главное в том, что объяснить ничего нельзя, потому что человек не хочет понять. Он и сочувствовал военному, и в то же время невольное раздражение начинало подниматься в нем.

— И потом — диагноз! — продолжал пришедший. — Был ли он установлен точно?!

— Да, был. Операция это подтвердила.

— А я сомневаюсь, мне говорили компетентные люди…

Бритвин перестал слушать собеседника, надо было поберечь нервы — впереди операционный день. Он прикинул примерно расклад его, последовательность своих в нем действий и поймал последние в длинном монологе слова: «…вынужден обратиться в облздрав, пусть комиссию создадут!»

— Я могу лишь повторить, что было сделано все возможное. Но мы не всесильны, — сказал Бритвин, вздохнув. — А обращаться с жалобой вы можете куда угодно, это ваше право. Теперь же, к сожалению, меня ждут дела…

«Что ж, — думал Бритвин, глядя в широкую прямую спину выходящего из кабинета, — добьется он, пожалуй, своего — и комиссии, и разбора случая. И придется объяснять очевидное, силы и время тратить…»

В ординаторской Бритвин застал всех четырех врачей отделения. Ему всегда было приятно видеть их вот так, вместе. Бравые мужики, ничего не скажешь. Возраст самый золотой: от тридцати до сорока, физически крепкие и даже, казалось ему, красивые. Не так-то просто их было подобрать. «Моя команда», — подумал он, здороваясь.

При всех особенностях каждого было в них и общее — жадность и интерес к делу. Из этого он и исходил, их у себя собирая. Пришлось-таки похлопотать, из других больниц уговаривал перейти, а для одного, Бельченкова, даже перевода из дальнего, глухого района области добился.

Тонкая это вещь — врачебный коллектив, да еще в таком горячем деле, как хирургия. Общий, так сказать, хомут, и каждый должен тянуть по-настоящему, на других тяжесть не перекладывая. Когда Бритвин организовывал отделение и подбирал врачей, он учитывал все: возраст, здоровье, опыт и даже пол. С женщинами, например, никак нельзя было связываться — то отпуска декретные у них, то «боллистки» по уходу за детьми. И пожилые хирурги тоже не подходили — силы не те, близкая пенсия размагничивает. Да, похлопотал он с этим, зато теперь был уверен, что ребята не подведут. Каждый специалист высокого класса, с энергией, честолюбием здоровым, каждый работу научную ведет. И каждый знает, что до шефа ему еще далеко, подумал Бритвин, усмехаясь. А что, это тоже очень важно для нормальной работы — авторитет руководителя. Иначе такой разнобой пойдет, конфликты, групповщина.

Бритвин с уверенностью считал себя лучшим нейрохирургом города, и это давало ему чувство глубокого удовлетворения. Быть первым в своей специальности в областном центре с миллионным населением — это немало. И пусть он всего лишь кандидат и даже не ассистент местного мединститута, но, когда нужно сделать дело, обращаются именно к нему. В хирургии чины не помогают, тут все просто — или можешь, или нет.

Предстоял обход больных. Бритвин придавал обходам большое значение, делал их с неукоснительной точностью и обставлял торжественно. Это был как бы центр рабочего дня, вокруг которого группировалось все остальное. Он всегда со строгим и значительным видом шел впереди, за ним, чуть отставая, следовали ординаторы, а старшая медсестра отделения замыкала шествие. Бритвин считал, что обходы имеют не только рабочее, лечебное значение, но и дисциплинируют и персонал, и больных. А дисциплина в отделении у него была строгая, все по струнке ходили. С большим трудом добившись ее и потом зорко поддерживая, Бритвин заметил одно интересное обстоятельство. Оказалось, что людям в конце концов она начинает нравиться, потому что облегчает работу, делает ее интереснее, удовлетворение большее дает. Расхлябанность же рождает маету, скуку, эдакое томление дурное и словно бы удлиняет рабочий день, делает его бесформенным и нудным.