Юрий Убогий - Что было, что будет

Идя по залу к своему столу, Марина Николаевна вдруг натолкнулась на устремленный на нее в упор взгляд одного из читателей. Это был мужчина лет сорока с помятым, усталым, бледным лицом и странно яркими на этом лице твердыми, упорными глазами. На мгновение ей почудилось даже что-то оскорбительное в этом пристальном взгляде. Мужчину словно бы нисколько не занимала ее возможная ответная реакция, ему самому было интересно, вот он и смотрел. У стола, собираясь сесть, она мельком еще раз взглянула на него, он, чуть повернув голову, по-прежнему наблюдал за ней. «Что за свинство, — подумала Марина Николаевна возмущенно. — В школьные гляделки игра. А ведь в годах мужик, потрепанный…» Через минуту с какой-то странной уверенностью, что и теперь он не отвел от нее глаз, она посмотрела и убедилась в этом. «Ну, нет! — мелькнуло у нее. — Я тебя заставлю прекратить!» Она со злостью выдерживала его взгляд и чувствовала, что лицо ее вполне передает ее настроение. А он все смотрел и смотрел; твердое, серьезное спокойствие его взгляда оставалось совершенно неизменным, и это размывало у Марины Николаевны уверенность в себе. «Как будто на пейзаж смотрит, а не на живого человека», — подумала она и тут же ощутила, что возмущенное выражение начинает неудержимо сползать у нее с лица, сменяясь недоумением, растерянностью почти. И лишь когда он заметил это, то отвел взгляд.

Марина Николаевна глубоко, как после физического усилия, передохнула. Она чувствовала себя задетой, заинтересованной даже, хоть ей было и неловко признавать это перед собой. «Вот наглец! — подумала она, но это мелькнуло уже как-то формально, по инерции. — Что за тип, никогда его раньше не видела».

Знаки внимания со стороны читателей-мужчин, то мимолетные, то надоедливые, а то и приятные были нередкими в их работе. И Марина Николаевна привыкла встречать и переносить их с профессиональным, так сказать, спокойствием и сдержанностью. Всякое тут случалось. И полушутливое ухаживание, и презенты перед Новым годом и Женским днем (которые, кстати, Марина Николаевна принимала без малейшего стеснения, считая, что, если кому-то приятно сделать ей маленький подарок, то она не вправе в этом человеку отказать), и легкие флирты, всегда кончавшиеся или приятельством или ничем. Марина Николаевна не чуралась и кокетства, эдакой легкой, чуть возбуждающей игры с некоторыми из читателей, считая это не только допустимым, но и полезным. Иначе ведь можно забыть, что ты не только мужняя жена, но и просто женщина.

Поморщившись и даже чуть тряхнув головой, словно отгоняя от себя что-то надоедливое и мешающее, Марина Николаевна постаралась сосредоточиться на деле. Она поработала с полчаса, и ей понадобилось заглянуть в книгохранилище. Она подумала, что придется пройти мимо того самого, нагло смотревшего на нее читателя, смутилась и рассердилась на себя за это смущение. Решительно встав, зашагала по залу, издалека еще поймала глазами знакомое лицо и так и шла, неотрывно на него глядя. Мужчина встретил ее взгляд все с той же спокойной, твердой заинтересованностью, и Марина Николаевна испытала вдруг некое странное, острое, мгновенное чувство: ей показалось, что она его знает. Не то чтобы видела его когда-то или знакома была, но забыла, нет. Она словно бы узнала о нем что-то важное именно вот в эти недолгие секунды, пока подходила к нему. Так иногда не замечаешь какого-нибудь места, десятки раз проходя мимо, и неожиданно, неизвестно отчего по-настоящему его увидишь. С объемностью, глубиной и, главное, с чем-то самым характерным, особенным. Вот так же Марина Николаевна увидела, узнала вдруг этого человека. Чувство мелькнуло и исчезло, и она не смогла бы вызвать его вновь. Никогда с ней не случалось ничего подобного, и она даже испытала нечто вроде легкого головокружения.

В книгохранилище Марина Николаевна пробыла довольно долго, и, когда вернулась в зал, мужчины за столиком уже не оказалось. Это ее удивило, словно она уверена была, что он просидит здесь до самого закрытия. Удивившись на это свое удивление, она поспешно и с особенной охотой погрузилась в текущие дела, и больше не вспоминала о странном читателе и о том чувстве, которое испытала, проходя мимо него. Или, может быть, не позволила себе вспомнить? Да и в самом деле, что это была бы за дурь, вспоминать такое.

За пять с лишним лет, прошедших со времени защиты диссертации, Бритвин отвык от занятий в библиотеке. А ведь когда-то она была — дом родной. Прекрасно он здесь потрудился, с напряжением, азартом, с хорошей такой спортивной злостью. Больше всего ему запомнилось состояние, постоянно повторявшееся в начале и в конце библиотечных его радений, момент входа в работу и выхода из нее. Вход напоминал погружение, шаг из одной среды в другую, из реального мира в мир мысли, в особенный простор его и свободу. А в конце, на выходе, он словно бы выныривал оттуда, возвращался к действительной жизни, и так все вокруг казалось ново, свежо, остро, давило прямо-таки на зрение и слух… В голове был шум, приятная, приглушенная толкотня, обрывки рабочих его мыслей причудливо смешивались с бытовым и реальным, и некоторое время, шагая к остановке троллейбуса, он чувствовал себя почти хмельным.