Юрий Убогий - Что было, что будет

Как всегда после разговора с Кузьминской, Марине Николаевне захотелось подвигаться, свежим воздухом подышать, поболтать с кем-нибудь, посмеяться. Она вышла из библиотеки и несколько минут постояла у входа, щурясь на жарком и слепящем солнце. Газон напротив был зелен, с редкими крапинками ромашек и васильков, над ним суматошно и вольно плясали белые и желтые бабочки, и Марина Николаевна почувствовала желание пройтись босиком по этой густой, шелковистой даже на взгляд, траве. Вдоль дальнего края газона стояли в ряд пять голубых елочек и были очень хороши под ярким солнцем. Хвоя их чуть серебрилась, как от изморози, и тянуло подойти, потрогать ее и, может быть, ощутить прохладу…

Вернувшись, Марина Николаевна приступила к делу, которое давно и с радостью предвкушала — к подготовке стенда, посвященного юбилею Блока. Это был ее любимый поэт, и она любила не только его стихи, но и его самого — почти как живого человека. Она знала его биографию до мелких подробностей, читала о нем все, что только могла достать, какой-нибудь том из его шеститомного собрания сочинений почти постоянно лежал на ее рабочем столе, и она часто заглядывала туда, выбрав свободную минуту.

Она прикинула список книг, которые нужно представить на стенде, кое-что сразу же нашла, полистала их одну за другой и задержалась на любимой своей фотографии Блока, сделанной незадолго до его смерти. Печальное, какое-то обугленное лицо… Когда бы она ни посмотрела на эту фотографию, чувство странной, материнской какой-то жалости возникало в ней и возникло сейчас. Выносить его было тяжело, и она захлопнула книгу.

Обсудив с художником библиотеки оформление стенда, Марина Николаевна пошла в свой кабинет — пора было почаевничать по заведенному у них порядку. Там ее ждали уже все трое — Валентина, Светлана и Верочка. Она села и спросила строго:

— Так кто у нас самая красивая?

— Вы! — хором ответили девочки.

— А самая умная?

— Вы!

— А самая обаятельная?

— Вы!

— Так, прекрасно! — Марина Николаевна с удовлетворением кивнула. — Рада видеть в коллективе такую зрелость и единодушие. Наливайте чаю самой-самой.

Такая вот у них была игра. В течение месяца какая-нибудь из сотрудниц читального зала считалась самой красивой, самой доброй и так далее. Сейчас как раз была очередь Марины Николаевны. Она и придумала игру, считая ее для женщин полезной. Тянулось это уже с год, и порой Марине Николаевне нравилась, а порой казалась дурацкой, стыдной чушью. Она даже как-то предложила оставить забаву, но девочки не согласились. Значит, и в самом деле что-то в ней есть.

— Марина Николаевна, как вы думаете, если нет любви взаимной, то что лучше — самой любить или чтобы тебя любили? — спросила Светлана.

— Самой, наверное.

— А я считаю, пусть уж лучше меня любят, чем самой мучиться впустую. — Светлана передернула плечами, как от озноба.

— Ну, почему же впустую? — улыбнулась Марина Николаевна. — Любовь всегда что-то дает, даже безответная. А насчет мук, что ж, без них и радости не бывает. Расплата, так сказать.

— Да не хочу я расплачиваться, не хочу!

«Тебе, похоже, и не придется, — подумала Марина Николаевна. — И полюбишь ты вряд ли по-настоящему. Такая смазливенькая, капризная, эгоистичная. А вот тебя скорей всего будут любить, хоть ты того и не стоишь».

— А я с вами согласна, Марина Николаевна, — сказала торопливо Валентина. — Лучше уж самой. Это ведь больше обогащает, правда? И позиция все-таки активная.

— Вот-вот! — рассмеялась Марина Николаевна. — Главное, чтоб позиция активная была.

Она подумала, что и Валентина скорей всего получит свое. Будет безответно любить, давно уже к этому готова.

Когда покончили с чаем, Верочка задержалась в кабинете и сказала, глядя тревожными, сухими от напряжения глазами:

— Марина Николаевна, я с вами посоветоваться хочу. Может, не надо мне Николая провожать ездить? Может, это лишнее? Навязываюсь словно…

— А ты сделай так, как хочется. Хочешь проводить — провожай, нет — не надо.

— Да я-то хочу… А вот что он может подумать?

— Ну, я ведь не знаю ваших отношений. Я говорю, что вообще в таких делах надо поступать по чувству, по желанию. Это лучше всего.

Марина Николаевна вдруг вспомнила себя в таком же возрасте, как Верочка. Какой тогда огромной, необъятной прямо-таки представлялась лежащая впереди жизнь. Что-то сбылось из тех девичьих мечтаний, что-то нет. А, в общем-то, все нормально, все правильно — семья, дети, работа по душе. Пытаясь представить последние пятнадцать лет, Марина Николаевна то ощущала их весомыми, сложными до головокружения, вобравшими в себя так много, а то вдруг видела их в каком-то съеженном, унылом виде, и ей становилось обидно и горько. Целых пятнадцать лет, лучших, наверное, в жизни — и такое однообразие, такая скудность! Это казалось ей оскорбительным, и, напрягаясь, она вновь меняла точку зрения, и прожитая жизнь опять усложнялась в ее глазах, росла, наполнялась полновесностью и смыслом…