Юрий Убогий - Что было, что будет

Обедали во дворе за врытым в землю, грубо сколоченным столом. Все были как-то особенно оживлены и беззаботны, хохотали без причины, дурачились. И опять, как недавно на пляже, Марина Николаевна испытала острое до болезненности ощущение полноты, лада их семейной жизни и глухую, не имеющую вроде бы оснований, тревогу за нее.

После обеда Дарья ушла к здешним своим подружкам, Вадим устроился с книгой в шезлонге, а Марина Николаевна с мужем поднялись на второй этаж дачи, чтобы отдохнуть часок. Марине Николаевне тут нравилось: большое окно с видом на сосновый бор, обитые деревянными рейками стены, низкий дощатый, создающий впечатление укромности потолок. Огромная тахта занимала едва ли половину комнаты. Лет пятнадцать уже она им служила в городской квартире, а теперь вот здесь. Марина Николаевна любила ее и называла «спутницей жизни».

Лечь в чистую прохладную постель было чудесно. Взбудораженность от солнца, купанья, бега под дождем в грозу все еще тлела в Марине Николаевне, и она потянулась с наслаждением, закинув руки за голову. Дмитрий зачем-то спустился вниз, и она ждала его все нетерпеливей, с радостью в то же время сознавая, что он непременно появится — чуть раньше, чуть позже. Вот наконец заскрипели ступеньки под его ногами, и даже этот звук был ей приятен, возбуждал ее. И в том, как он молча вошел, как разделся, не проронив ни слова, было уже что-то связывающее их, как некая общая сладкая тайна…

Дмитрий скоро заснул, а она лежала, постепенно успокаиваясь, словно бы возвращаясь откуда-то издалека в ясный, простой, привычный и поэтому особенно милый мир. Ей было интересно сейчас видеть все, на что бы ни падал ее взгляд: и влажную, рыхлую, просвеченную солнцем листву за окном, и пучок завядших ромашек в молочной бутылке на подоконнике, и сложный, витиеватый древесный рисунок на досках потолка. Тело ее глубоко расслабилось, растеклось прямо-таки в блаженной истоме, голова же была странно ясной и свежей.

Вся ее многолетняя жизнь с Дмитрием вдруг как-то целиком представилась ей, просматриваясь насквозь, из конца в конец. Вряд ли она любила его по-настоящему, когда выходила замуж. Нравился, конечно, приятен был, особенно его отношение к ней ее подкупало. Уж он-то ее любил, это точно. До сих пор помнит, как глаз от нее не мог оторвать. И неловко порой ему бывало, сколько можно пялиться, а смотрел и смотрел. Даже выражение взгляда его тогдашнего она помнила — покорное, признающееся и чуть виноватое. Оценила она тогда еще и то, что на него можно вполне и во всем положиться. Прочный человек, надежный, не подведет. Вот это-то, может быть, сильней всего на нее и повлияло. Хоть она и сама не из слабых была, а все-таки в опоре нуждалась.

Что ж, не ошиблась она ни в любви его, ни в надежности — и до сих пор все это в нем есть. Сама она с годами относилась к нему все теплей, привязывалась все больше. Если приходилось разлучаться хоть ненадолго, то это давалось ей нелегко — как будто часть ее самой, живая, необходимая, исчезала вдруг, и она оглядывалась с растерянностью и недоумением. Полюбила ли она его в конце концов? Такой вопрос Марина Николаевна не раз задавала себе и не могла с определенностью и уверенностью на него ответить. Может быть…

Марина Николаевна вот уже четвертый год заведовала читальным залом областной библиотеки. В подчинении у нее было шесть сотрудниц, которых она называла «мои девочки». Да они все девочками и были, каждой чуть за двадцать. Марина Николаевна любила их как-то всех разом, почти не разделяя, и считала, что они платят ей тем же.

У нее был свой маленький кабинет, но она сидела в нем редко — неприятное чувство какой-то оторванности от жизни охватывало ее. Поэтому она попросила поставить в укромном месте читального зала письменный стол и предпочитала работать за ним. Здесь было уютно, и в то же время она видела и кафедру, и кого-нибудь из сотрудниц, и угол зала. Рядом находилось окно с цветами на подоконнике, за окном виднелись редкие сосны и ряд девятиэтажных жилых домов вдалеке.

Проходя мимо кафедры, Марина Николаевна кивнула Верочке Каплиной, торопливо объяснявшей что-то читателю. Вид у Верочки был возбужденный, встрепанный, и, здороваясь с Мариной Николаевной, она прямо-таки потянулась не только взглядом, но и всем телом вслед за ней. «Похоже, новый поворот в романе с лейтенантом, — решила Марина Николаевна. — Придется вникать».

Почти все ее молоденькие сотрудницы были незамужними, и сердечные дела каждой быстро становились достоянием всех и горячо обсуждались. Марине Николаевне поневоле приходилось играть в таких обсуждениях роль верховного судьи — и по возрасту, и по авторитету, и чуть ли не по положению заведующей, начальницы, так сказать. Судить она старалась как можно мягче и воздерживалась от советов. В сущности, одно и то же в разной форме повторяла — побольше верить себе и не спешить.