Юрий Убогий - Что было, что будет

Эти две противоположности непонятным образом уживались в нем, не мешая друг другу. В пору нередких между ними ссор он чувствовал, что его неприязнь, обостряясь, доходит до ненависти почти, но не гасит, не подавляет его любовь, а лишь оттеняет и еще больше подчеркивает ее. И в такие минуты он яснее, чем обычно, видел свою зависимость от жены, свою слабость. Слабость любящего человека.

Когда уселись за стол, Смольников сообщил, что на днях уезжает в Англию, в служебную командировку. Надолго, на целых полтора месяца, поэтому и решил собрать кое-кого из старых приятелей, отметить отъезд.

— А где же они, приятели? — спросила Лариса. — Не один же Виталий у тебя в таковых значится?

— Не один-то не один, но никого больше не удалось заполучить. Лето, Ларочка, — пора забав и развлечений. Кто на даче, кто занят по уши, а кто вообще сгинул невесть куда.

— А мы, значит, оказались самые свободные…

— Самые верные, Ларочка, самые верные, — добродушно пробормотал Смольников, поднимая рюмку. — Ну что ж, за все, что было, за все, что будет!

— За твою поездку! — Лариса ласково улыбнулась ему. — А зачем ты едешь в эту Англию? Да еще надолго так?

— С иммунологией разбираться. Как там у них по этой части дела обстоят, посмотрим, и своим опытом поделимся. Любимая моя иммунология. Звучит-то каково! Почти как женское имя, Ефросиния, Аполлинария, иммунология…

— В таком случае Руфина тебя к ней ревновать должна. А, Руфочка?

— Так она ж ее сама любит. Это у нас семейная любовь. — Смольников обнял сидящую рядом жену за плечи. — Тройственный союз, можно сказать. Мы и иммунология.

Смольников в застолье был громогласен, говорлив, а худенькая жена его тиха и спокойна. Они выглядели очень дружными, то и дело понимающе переглядывались и улыбались.

— Но при всем при этом я все-таки завидую вам, практикам, — сказал Смольников Ляпину.

— В чем же?

— Вы видите непосредственный результат. Прооперировал, вылечил — все ясно и конкретно. А у нас никогда по-настоящему не знаешь, как твоя работа на больных отзывается. Умозрительно, конечно, можно представить, но вот этого… — Смольников пошевелил над столом пальцами. — Вот этого, осязаемого, нет.

— Брось… — поморщился Ляпин. — Это разговор в пользу бедных. В науке каждый, даже небольшой успех на тысячи, а то и на миллионы людей в конечном счете работает. Масштаб! И дело творческое, не то что наша текучка.

— В этой текучке — жизнь, — вздохнул Смольников. — Ну, да ладно, не будем спорить. Давайте-ка за наших ребят лучше выпьем. За каждого по очереди, а?

— Не много ли будет? — усмехнулся Ляпин.

— А мы по глотку хотя бы. Да и сколько нас в группе-то было? Десять всего, пустяки. Закусывай покрепче — и будешь молодец. Ну-с, по алфавиту и пойдем. Астахова первая. За Астахову Наташку, акушера-гинеколога. Чтоб рука у нее легкая всегда в работе была…

Хмелея, Смольников становился все добродушней. Глаза его подернулись влажной пленкой, с лица не сходила улыбка. Он целовал то руку жены, то Ларисы, то Ляпина ласково по плечу похлопывал. Долго и подробно говорил о недавней своей поездке в Швецию, и получалось у него это очень хорошо. И юмор в его рассказе был, и занимательность, и кое-что профессионально интересное. Встречаясь с ним взглядом, Ляпин думал, что вряд ли он понимает его, Ляпина, как личность. Вряд ли. Он видит в нем все того же, давнего и уже не существующего на свете Витальку, с которым в одной комнате общежития шесть лет прожил. В этом соображении для Ляпина было что-то обидное, он являлся для Смольникова скорее символом студенческой молодости, чем живым, теперешним человеком.

Ляпин внешне вполне отзывался на знаки дружеского расположения Смольникова, но в душе испытывал к приятелю смутную враждебность. Что-то излишне самоуверенное, барственно-покровительственное чудилось ему в поведении Смольникова. Ляпину казалось, что его ласкают и подбадривают здесь, словно бедного родственника.

Даже в том, как по-разному они со Смольниковым хмелели, Ляпин видел что-то обидное для себя. Смольников все более добрел, смягчался, излучал довольство и жизнерадостность. Ляпин же становился подозрительным и угрюмым, пытаясь это безуспешно скрывать. Ему казалось уже, что Руфина поглядывает на него с насмешкой, а жена, танцуя, чрезмерно к Смольникову льнет. И в таком пустяке, как застолье, были они с ним в неравном положении: Смольников явное удовольствие получал, а он — лишь маялся и раздражался.