Томас Кенэлли - Дочери Марса

— Я попыталась бы его удержать. Я видела так много увечий… Ни одна мать…

— Ладно, — подняв руку, проговорил майор и вернулся к своему столу. Он сел, и право задавать вопросы перешло к молодому капитану, адвокату Иэна. Она взглянула ему в глаза в поисках признаков решимости, способной спасти Иэна.

— Говорил ли когда-нибудь лейтенант Кирнан в вашем присутствии об отказе нести военную службу с оружием в руках?

Она с готовностью подтвердила, что говорил.

— Еще когда мы встретились в первый раз в 1915 году и едва успели подружиться, он много раз говорил, что хочет заботиться о больных и раненых, но его религия не позволяет ему брать в руки оружие.

— И вы, и лейтенант Кирнан выжили после того, как в судно «Архимед» ударила торпеда? Как повел себя лейтенант Кирнан в тот момент? Он проявил трусость?

— Я бы сказала, что он вел себя очень мужественно.

— В чем проявилось его мужество?

— Оставаясь в воде, он взял на себя руководство нашей группой. Поэтому так много людей с нашего плота выжили. Он сплачивал нас и призвал не опускать рук. Даже некоторые мужчины поддались отчаянию, но его вины в этом нет. Когда мы увидели корабль, он выпустил нашу сигнальную ракету.

К сожалению, это было все, что хотел узнать адвокат Иэна. Иэн посмотрел на нее с легкой улыбкой, когда ее выводили из зала суда. Но она не собиралась уходить молча. А повернулась и сказала:

— Господа, любой, кто когда-либо встречался с ним, скажет, что именно совесть не позволяет ему брать в руки оружие.

Молодой офицер, защищавший Иэна, подошел к ней и прошептал:

— Если вы подождете за дверью, я скажу вам, чем все закончилось.

Его участие приободрило ее. В полубреду она ждала на скамейке в коридоре. Ей пришло в голову, что в мирное время лавочники и крестьяне сидели тут в ожидании решения споров о межевании участков и о дренажных канавах. Перед ее глазами мелькали то картины оправдания Иэна, то невероятных по длительности сроков заключения. Но не было никаких сомнений, что она в любом случае разделит с ним то, что ему уготовано.

Она знала, что любые молитвы тщетны, в том числе и ее собственные призывы к божеству, очевидно, не способному оградить от артиллерийского снаряда сына молящей его о милосердии женщины. Она понимала, что лишь множит бессмысленность и глупость. И все же не могла себя остановить. Она заклинала, чтобы на судей снизошла мудрость, и они вернули Иэна на его эвакуационный пункт.

Из зала суда вышел молодой капитан, адвокат Иэна.

— Мне прискорбно вам об этом сообщать, — сказал он. — Пятнадцать лет.

Она не сразу поняла.

— Пятнадцать лет? — переспросила она. — Что это значит?

— К сожалению, таков приговор. Все согласны с тем, что это просто немыслимо. Но приговор будет приведен в исполнение. И, разумеется, это лучше, чем… другой исход. То, что вы говорили о его мужестве, когда ваш корабль затонул… это ему помогло.

И вот тут до нее дошло, что означает этот срок, ее окатило горячей волной. Она споткнулась. Он подхватил ее под руки.

— Успокойтесь, медсестра, — сказал он. — Председательствующий сказал, что вы можете поговорить с заключенным несколько минут. Будет лучше не терзать ни его, ни себя.

Два военных полицейских привели ее в небольшую комнату, где они могли попрощаться. Его руки уже были скованы наручниками. Полицейские остались и, казалось, больше всего стремились как можно раньше, еще до заката, а не в темноте, на ощупь, добраться до тюрьмы.

— Это просто смешно, — сказала она ему. — Иэн, что я могу сделать?

Он спросил:

— Ты поблагодаришь от меня леди Тарлтон? Она не так много могла сказать, поскольку едва была знакома со мной. И моего главврача, первое письмо я напишу ему. Ты все сделала замечательно, Наоми. Я всегда буду помнить тебя. Не могла бы ты написать мистеру Седжвику, что свадьба не состоится? Теперь тебе придется забыть обо мне.

Она подняла руку. И едва не взорвалась от гнева.

— Как я могу тебя забыть? — спросила она. — Мы с леди Тарлтон еще даже не начинали писать письма о помиловании и рассылать их во все инстанции.

До этого она и подумать не могла, что такой поворот событий превратит ее из обезумевшей от горя девушки в борца.

Он усмехнулся:

— Ты собираешься принудить этих шишек к помилованию?

— Да, — подтвердила она.

— Но, знаешь, ты вовсе не обязана.

— Что за чушь, — возразила она.

Он улыбнулся ей так просто, но, как ей показалось, в то же время так многозначительно, и маня к себе, и прощаясь. По опыту она знала, что мужчины мастера многозначительности, даже квакеры.