Томас Кенэлли - Дочери Марса

Они допили вино как равные во всех отношениях. За окном неукротимо бушевал шторм — так напоминавший эту войну.

Отказ Наоми доктору Эйрдри и благополучное завершение ужина в Вимрё принесли ей облегчение и даже в некотором смысле способствовали ее самоуважению, но объяснение шотландки вызвало у Наоми ощущение, что и она сама тоже страдает от одиночества. Комната Наоми находилась в отдаленной части здания. Летом в ней было жарковато — прохладный морской бриз сюда не долетал, зато регулярно навещал горячий южный ветер. Теперь же здесь царил жуткий холод, и Наоми едва обходилась без обогревателя, но просить о нем не решалась, поскольку обогревателей едва хватало для отделений. Щели в окнах приходилось затыкать кусками парусины. Но холод она воспринимала не как естественные трудности, а как козни дьявола, те самые, которые обусловлены одиночеством зовом плоти.

Лежа ночью без сна, Наоми понемногу понимала, что именно Эйрдри усмотрела в ней — и использовала в качестве некоей форы: ее нереализованную потребность в тепле, обрести и ощутить которое можно, лишь оказавшись рядом с другим человеческим телом. Леди Тарлтон как-то жаловалась, что, мол, в отделениях временами бывает такая холодина, что от замерзших чернил лопаются вечные перья. Замерзали и водопроводные трубы, так что медсестрам приходилось растапливать лед, приготовляя какао для пациентов. И когда холод, несмотря на одеяла, пледы, шинели, носки и прочее, грозил пробрать Наоми насквозь, она понимала, что спастись от него можно, лишь прижавшись к чужому теплому телу — к чужой плоти и крови. Несколько последних ночей убедили ее, что они могли бы спать с Эйрдри в одной постели — в обнимку, именно в обнимку, и ничего более. И каждое утро Наоми хвалила себя за то, что не поддалась соблазну. Каждую ночь, лежа под колючими до невозможности одеялами, она страшилась заснуть и больше не проснуться от холода.

А что, если кто-нибудь заметит ее по пути к комнате Эйрдри? Или Эйрдри вдруг вызовут среди ночи на срочную операцию, а она, Наоми, окажется в ее комнате и в ее постели? Но в одну из ночей холод стал просто непереносим, и она вышла в коридор. На случай, если ее кто-нибудь заметит, Наоми придумала вполне правдоподобную отговорку — мол, иду в кладовую за бутылкой, хочу залить в нее горячей воды, иначе спать невозможно. И по пути к Эйрдри раз за разом прогоняла в мыслях предстоящий уговор с ней.

Но подойдя к двери шотландки и уже собравшись тихонько постучать. Наоми вдруг услышала приглушенные голоса. Говорили тихо, но Наоми все же догадалась, что женщины что-то обсуждают. Резковатый голос, интонация… Голос принадлежал, несомненно, англичанке, причем одной из самых элегантных молодых дам-суфражисток из когорты леди Тарлтон. Тех самых, из «приличных семей».

Наоми сразу позабыла о холоде. Напротив, от изумления ее бросило в жар. И, что самое удивительное, этот эпизод ее даже слегка позабавил. Вот как, выходит, Эйрдри понимает любовь! Ведь и недели не прошло, как она впала в меланхолию — если на самом деле впала — от отказа Наоми. Или ей тоже стало невмоготу от холода, и она зазвала к себе кого-нибудь из этих девчонок, тоже возжаждавших тепла в постели. Но что-то слишком быстро эта по уши влюбленная в Наоми шотландка нашла себе утешительницу. И Наоми — в форменном пальто, в носках — отверженная и продрогшая, стыдившаяся и насмехавшаяся над собственной наивностью поверить Эйрдри — повернула в обратный путь. Отвращение и безудержное веселье согревали ее, приятно покалывая, бодро неслась по жилам кровь.

И хотя она была несказанно рада, добравшись до своего нетопленого жилища, стоило ей улечься в ледяную постель, как перед глазами с невиданной до сих пор поразительной отчетливостью вновь предстали образы гибели «Архимеда». Я — не цельная личность. И не личность за семью печатями. Будь я ею, с какой стати я тогда поперлась к Эйрдри? Почему до этого холод казался мне нестерпимым, а теперь я спокойно его переношу? Я — череда непрерывно сталкивающихся обстоятельств. Продолжай я мерзнуть у себя, я не знала бы, почему я так решила. Как не знаю, почему пошла к ней.

Выходило, параллельно существуют две Наоми: та, которая предпочла бы остаться у себя, несмотря на опасность замерзнуть, и другая — кравшаяся по коридору, чтобы согреть озябшее тело в объятиях шотландки. Это было зеркальным отражением другой пары: Наоми, которая предпочла бы пойти на дно вместе с «Архимедом», и еще одна — та, которая этого не захотела. И обе умещались в одном теле. И она, раздираемая на части своими стремлениями, мыслями, пережитыми событиями, воспарившая над всей оледенелой землей, презрев холод этой ночи, провалилась в глубокий, заключивший ее в свои желанные объятия сон. Солдатам в окопах сейчас куда холоднее, засыпая, пробормотала она в упрек себе. Им Эйрдри куда нужнее.