Илья Кочергин - Точка сборки (сборник)

А эти альпийские луга – они нечеловеческие какие-то, заколдованные. Они слишком яркие, призывно-зеленые издали, но это обман. В траве скрываются, пучатся холодные серые камни, трава резко колышется, дергается, дрожит от ветра. Скальные обрывчики, крохотные болотца, подернутые излишне яркой зеленью. И впереди у тебя – только голые вершины, а внизу по распадкам поднимаются языки леса. Сверху видно, как лес редеет, потом уже стоят отдельные жесткие лиственницы, как щетина на изрытых оспинками щеках Маарки. Отсюда лес кажется укрытием, кажется, что там чуть теплее, уютнее, но это тоже обман: он не уютный, а жесткий, душный, пропитанный чужой, насекомой, звериной жизнью. Там валяются вдоль неясных тропочек чьи-то перья и крылья с объеденными муравьями косточками.

Маарка остановился и потыкал пальцем в сторону. Там сквозь кусты карликовой березки, которая доходила Кате до пояса, бежал олень. Тело с поднятой головой, оттягиваемой назад тяжелыми рогами, казалось неподвижным, как у большого морского корабля; винт, толкающий воду, не виден, – ноги скрыты кустами. Олень легко и быстро плыл от них в открытом пространстве. Должно быть, это очень красиво, но он не имел никакого отношения к Кате, к ее жизни, к ее телу. Лучше бы он плыл вот так по экрану телевизора в передаче о дикой природе.

Катя поправила платок, запахнула посильнее куртку, спрятала пальцы в вытянутые рукава кофты и терпеливо ждала, пока прекрасный олень убежит, а Маарка тронется дальше или остановится поджидать маму и Альбину Генриховну.

– Девять отраслей рожищи! – сказал в непонятном восхищении Маарка. – Хорош бычара! Ну, девушка, теперь и марала посмотрела.

Переночевали под перевалом в последнем лесочке. Трудно назвать это лесочком – так, островок деревьев, лиственниц. Толстых у основания, быстро сужающихся кверху, невысоких. Крепенькие недомерки.

Палатку всю ночь трепал ветер. Катя часто просыпалась. Утром пошел дождь. Они торчали в тайге уже неделю.

Дым от костра был белым, густым. Ветер носил его в разные стороны, прижимал к земле. У костра стояли с кружками в руках Гена и Маарка, пили чай, дождь мочил их.

Ну что значит – мочил? Мочил – это когда ты намокаешь и тебе становится мокро. А им, Гене с Мааркой, как будто и не было мокро. Как будто так и надо. И Гнедку с Шаманом, которые были привязаны на длинных арканах чуть пониже леска, тоже не было мокро, у них просто потемнели спины, но они так же обмахивались хвостами, фыркали, мотали головами, срывая траву, а потом пережевывали, и иногда длинные стебли глупо торчали у них изо рта. Гена хотя бы надел длинный зеленый плащ, а Маарка оставался в той же коричневой суконной куртке, в которой был вчера.

Эти мужчины и лошади – они такими родились или постепенно стали?

Пока в застегнутой палатке молились, Катя постояла у огня, взяла у Гены кружку сладкого чая.

Потом Альбина Генриховна долго разводила костер, но тот никак не разводился. Мужики с интересом смотрели.

– Альбин, у меня береста в рюкзаке. Дать? – спросила мама.

– У меня у самой есть.

– Может, их попросим развести?

Альбина Генриховна не отвечала. Ломала тонкие мокрые веточки, подсовывала под них сыреющую газету, ставила дрова шалашиком. Дождь был мелкий, но с деревьев падали крупные капли. Облака плыли почти над головой, перевала не было видно.

– Альбин?

– Хочешь, иди к их костру. Хочешь, вообще возвращайтесь, я одна пойду.

Они в тайге разводили свой, отдельный костер, отдельно готовили, отдельно ели. Все должно быть свое, чистое, христианское. Но уже становилось ясно, что своих продуктов не хватит. Брали с расчетом примерно на неделю, неделя прошла. Альбина злилась.

Время не слушалось, они вставали всегда поздно, утомленные ходьбой по горам, долго молились и готовили завтрак, долго собирали палатку, долго и медленно шли. Маме было тяжелее всех, во сне у нее сводило ноги.

– Альбина, давайте к нашему костру? А то мы точно не перевалим за сегодня.

– Аще и бесы тя начнут страшить, всё с радостью претерпи Бога ради… – глухо начала бормотать Альбина Генриховна сама себе.

– Ну, смотрите сами.

Мама сходила за берестой, и они стали разжигать вдвоем. Катя пошла на другой край лесочка уединиться. Возвращаясь, вскрикнула от неожиданности: между камнями лежал полусгнивший остов оленя. Облезлые клочья кожи с рыжими волосами на костях черепа, зубы на отвалившейся челюсти. Нечистый толстый хребет, из которого скрюченными когтями торчали ребра.