Владимир Козлов - Рассекающий поле

– Вот ты и пойдешь сегодня со мной.

– Во сколько наша смена?

– Часа в три, наверное.

– Давайте в четыре.

– Хорошо. Начинают Михалыч с Гришей. А мы с тобой к четырем подходим ко второму подъезду.

– Оружие брать?

– Какое оружие?

– Ну там ножики, скалки…

– Да я бы что-нибудь взял, чтобы самому не обосраться.

– Да кто теперь полезет, преступники уже в горах.

– Преступники уже везде.

Помолчали.

– Слышали, чего менты творят? Рассказывают, что в целях борьбы с мародерством жителей пострадавших соседних домов просят покидать свои квартиры.

– А у них по несколько, что ли?

– Если тебя взорвали, тебе не повезло. Пусть радуются, что их не расстреляли с целью избавиться от геморроя.

– Я знаю, что там полевые кухни развернули, людей сегодня кормили…

– Ну да, одно ведомство покормит, другое похоронит. Все под контролем.

Замысел был невинен – пройти по центральной улице до тех пор, когда по обеим сторонам закончатся строения, потом – я помню! – будет последняя автобусная остановка, а дальше дорога уходит в вытянувшийся по струнке лес, разваленный надвое этим дорожным просветом, но уже безымянным, грунтовым. Там я собирался в лес войти, сделать порядочный крюк влево и выйти из чащи с другой стороны, которая к дому будет даже поближе. Я взял с собой холщовую сумку на случай грибов, хотя Валя, увидев, сразу сказала, что грибов сейчас не будет. И еще надел дедовы сапоги, которые вытащила тетя, – Юркины были мне малы, а убивать кроссовки не хотелось.

Я закрыл деревянную калитку и пошел к краю города. Мимо девятиэтажки, в которой родилась моя мама и до конца жизни жила ее мама, мимо молочного магазина, в котором я в детстве покупал лимонное мороженое за семь копеек, мимо больницы, в которой умирал мой оказавшийся неродным, но оставшийся единственным дед, – за этой больницей я угадывал сосновую рощу, состоящую из редких высоченных стволов с кроной на уровне примерно седьмого этажа. За рощей было озеро, куда летом приходил город. Это было холодное озеро, натекавшее из лесного родника. Лес подступал к озеру вплотную…

Не знаю, почему я туда не пошел. Возможно, именно потому, что знал там все досконально, там я на карачках излазил каждый квадратный метр, собирая землянику. Теперь я пошел маршрутом, которым в моем детстве ходил только дед – он шел по грибы, точно зная, в какую часть леса идет.

По пути живописный заболоченный пруд на обочине – с ряской, с растениями, мощными волосатыми пучками, стоящими над водой, – и лес, огородивший водную поверхность со всех сторон. Почти вся зеркальная поверхность воды отражала стволы, и только в прорывах стояли белые яркие облака, которые в тот день плотно защищали от солнца. Что-то неясное во мне шевельнулось от этой древней картины. «А я ведь еще даже не вышел из города», – подумалось мне.

Вот она, последняя бетонная кибитка остановки. За нею заканчивается асфальт и начинается грунтовая дорога. Она шла прямо, насколько хватало глаз. Просека была вырублена с некоторым запасом. Справа от меня стояла стена старых высоких берез с молодым еловым подлеском. А слева – темный хвойный бор. Вообще-то леса в этих местах смешанные, но значит это лишь то, что увидеть здесь можно всякое.

Я прошел по дороге метров тридцать и решил, что пора заходить. Вошел, как в собор. Сделал несколько шагов по мягкому еловому насту и остановился, чтобы прислушаться к атмосфере.

Слух. Тебе кажется, что ты никогда не пользовался своим слухом. В городе он совершенно не нужен – шум его выключает: достаточно глаз. А здесь достаточно слуха. Но у тебя еще есть и глаза. И вместе этого очень много. Когда вокруг тихо, ты не имеешь права что-либо пропустить, потому что, возможно, это единственное, что здесь будет, и ты больше не встретишь этого, пропустив.

Гнилое дерево. Большое черное гнилое дерево. Если сильно ступить на черную ребристую кору, она может треснуть, изнутри вывалится труха, в которой зашевелятся белые толстые свернувшиеся личинки. Говорят, некоторые рыбаки ловят на них рыбу. Но личинки такие большие, что трудно себе представить рыбу, которую можно на них поймать. Ближе к земле в кору впился гриб-паразит. Даже не впился, а вырос со временем, которое прошло с тех пор, когда дерево упало. Его очень трудно оторвать, его можно сбить ногой, и он отломится вместе с куском коры. Гриб – толстый и плотный, как сама древесина, – можно заваривать. Отвар получается горьким, но лечит почки. В лесу много таких грибов, они помогают умирать умирающим деревьям. Я срезал гриб ножом. Чтобы рассмотреть дома поближе, очистить от мусора его еле пушистую поверхность, а потом положить на полку, помня о том, что всегда могу сварить его и вылечить больные почки друга. Блажь, конечно.