Владимир Козлов - Рассекающий поле

В четырнадцатом веке отрядом той армии, которую впервые удалось собрать в Московском княжестве, не мог управлять простой смертный.

Хорошо бы оказаться князем. Чтобы прямо завтра выяснилось. Князь Всеволод, владеющий всем. Только князь таки выродился в крестьянина.

А вот очень кстати и вспомнилось: дед мне говорил маленькому, прямо вон в том доме, из которого я вышел: запомни, я тебя назвал Всеволодом в честь Всеволода Большое Гнездо. Вот так – мне имя дал неродной дед, который меня любил. Не помню, объяснял ли он, почему, или нет. Но я думаю – потому, что нет у нашего рода никакого большого гнезда. Такое ощущение, что в семье столкнулись случайные люди, которые даже родителей плохо знают, а деды живут только в байках и легендах. Никаких корней. И мы, оказавшиеся в степи, одни, без единого знакомого человека вокруг, всего лишь довели эту общую судьбу до абсурда. Достигая которого, начинаешь тихонько приходить в себя.

А ведь уже час прошел с тех пор, как я в третий раз вошел в лес. Я остановился и почувствовал, что меня наконец пробирает озноб. Это был страх. Какое-то почти забытое мощное ощущение. Было ясно, что я совершенно не там, где должен находиться, – и не знаю, куда идти.

Я как будто нахлебался воды и опустился на самое дно. Вокруг меня на самом деле подводный мир, а надо мной – ужасающая толща воды, за которой остались люди – и кислорода, который позволил бы мне всплыть легко, не осталось. Я отяжелел, не рассчитал своих сил и теперь могу пойти на корм рыбам, стать частью этого мягкого, потрескивающего под стопой наста. Никуда глубже опуститься уже нельзя. Осталось сесть на землю и сгинуть. Перестать быть. Искушение легкостью этого шага – впрочем, умозрительной легкостью. Это то же самое чувство, что и на пустой, прогретой солнцем бетонной остановке в степи: сидишь вот на карачках – и сиди, слушай ветер, следующей остановкой будет смерть от старости. Нескольких минут хватает, чтобы пастораль приобрела черты запертой душной комнаты. Всегда, когда накатывало это чувство, я вставал.

Нет, все-таки ты подумай! Сколько всего сделало человечество: города, самолеты, атомные электростанции, ваучеры, – но человек все равно способен с первозданной легкостью идти ко дну. Поболтается немного, как говно в проруби, а потом все равно тонет. Нас ничего не спасает. Когда мы все-таки падаем, перестаем барахтаться, быть не собой, более ничто не задерживает нашего падения. Даже близкие люди помнят о тебе до тех пор, пока ты перед глазами. Ячейки социальных сетей столь велики, что человек проходит сквозь них, как самая мелкая рыбешка. Не за что ухватиться. Меня найдут здесь много веков спустя. Скорее всего, меня никто не будет искать. Я пропаду так же, как пропал мой отец. Мы все приняли эту ситуацию. Никто его на самом деле и не искал. Признаться, я надеялся, что это все-таки не так легко. Я помню, что неподалеку в лесном озере утонуло много людей, потому что там есть Алешин вир – не выплывают даже опытные пловцы. Не за что удержаться. Один способ спастись – отдаться, утонуть, оттолкнуться от дна, обнаружить эту твердую почву.

Некоторое время я шел наугад – просто потому, что было бы странно стоять. Примерно через полчаса мне попалась тропинка. Я обрадовался. Потому что не бывает тропинок, которые никуда не ведут. Возможно, я оттолкнулся от дна. Теперь мне грозило просто прийти совсем не туда, но там уже должны быть люди.

На чем я там остановился?.. Да, допустим, мой предок командовал отрядом на Куликовском поле, допустим. Но откуда он там взялся? Ведь Брянщина была тогда, кажется, под Смоленским княжеством, а княжество – под враждебной Литвой. Неужто он тут был во времена, когда не было никакого Московского государства, когда хозяева земель менялись так же быстро, как сейчас? Когда оставалось наблюдать за тем, кто кого убьет, и думать о том, кто же из победителей будет тебя иметь после своего триумфа. Буквально за несколько лет до Куликова поля Великий князь Дмитрий Иванович дотянулся до этих мест. Когда после его призыва князьям отряды прибывали под Москву, Московское государство впервые увидело себя – и еще не могло поверить в собственное существование. Потому что только несколько лет назад новгородцы мстили Твери за выжженный Торжок, а сама Тверь помогала литовскому Ольгерду жечь предместье Москвы. А теперь они стояли здесь почти все, едва веря тому, что возможна сила, способная их объединить. И мой предок был там. Откуда он там взялся, я никогда не узнаю, но знаю, что там все они, удельные князья, их бояре и солдаты, появились на свет заново, в новом качестве. В каком-то смысле это были новые люди. И позади были века разобщенности и братоубийства – века, в течение которых переставала существовать Древняя Русь, а новая – не начиналась.