Алексей Камышинцев - Начало осени

В голосе директрисы Лешка уловил намек на возможность компромисса и тут же решил этим воспользоваться:

— Так ведь туда только с восьмилеткой берут, а я как же? Я ж экзаменов не сдам?

— Если ты решишь перейти в училище, то мы со своей стороны тебя поддержим. Пойдем навстречу…

— Ладно, — согласился Лешка. — Можно и в училище.

— Вот и хорошо. Ты всегда был умным мальчиком. Но скажи мне, — не удержалась Серафима Ивановна, — зачем ты куришь эту гадость?

Лешка хотел возразить, что никакая это не гадость и что, когда на тебя чуть ли не с пеленок наваливаются и родители, и школа, и общественность, и милиция с благим намерением сделать тебя лучше, чем ты есть, вооруженные набором воспитательных средств — от иезуитских до казарменных, тут не только анашу закуришь… Но жизнь отучила его откровенничать с сильными мира сего, и он привычно буркнул:

— Не курю я…

— Хорошо, иди, — вздохнула Серафима Ивановна.

С того дня для Лешки наступила не жизнь, а малина. Педагогический коллектив, отделив овец от козлищ, не обращал на последних никакого внимания. Овцы упорно готовились к экзаменам. Лешка же с двумя верными спутниками на тернистой стезе всеобщего среднего образования — Славкой Сивошиным и Сашкой Павловым, так же обреченными на обучение в ПТУ, заготавливал впрок дрова для школьной котельной, помогал шефской бригаде ремонтировать спортзал либо работал в школьном саду под руководством садовника Николая Семеновича или попросту Семеныча, как называли его из поколения в поколение школяры.

Побеленные и окопанные яблони покрылись бело-розовым пухом, засинели упругие кисти на кустах сирени, обрамлявших старый школьный двор. Нелька Клепикова влезла в широкие голубые штаны, перекрасила волосы, и химичка ее не узнала. В открытые классные окна то и дело залетали черно-золотые шмели.

Экзамены проходили так: Лешка брал билет, называл вопрос, а учитель поверхностно отвечал на него и ставил оценку. Единственно, что он сделал сам, так это переписал сочинение со шпаргалки на проштемпелеванные листы. Тема сочинения называлась так: «Моральный облик советского человека в строительстве развитого социализма».

Для окончивших восьмой класс устроили скромный вечер, где им вручили свидетельства о неполном среднем образовании. Лешка заглянул в салатного цвета книжицу и глаза вытаращил: там сплошняком стояли угловатые четверки, а поведение его оценивали на пять. Только в графах физики и черчения смущенно жались сутулые тройки.

Домашние порадовались успехам сына, хотя и знали их происхождение. Однако в ПТУ Лешка поступать не собирался. Это что же, обратно ходить по струнке? Нет уж, он пойдет работать, а учиться можно и в вечерней школе, там, по крайности, не воспитывают.

Однако это оказалось проще сказать, чем сделать. На завод его соглашались взять только учеником, а это значит — снова попадать в бесправное положение, как он знал из рассказов приятелей. Не приняли его и в книготорг грузчиком, сказали — жидковат, хотя он и видел, как связки книг таскали из подвала в машину совсем не мощные тетки.

Он пристроился было рабочим на киностудию, что приехала тем летом в город, и целыми днями пропадал на съемочной площадке, перетаскивая кабели, юпитеры, светильники и декорации. Иногда он даже заглядывал в окуляр кинокамеры, если оператор отлучался покурить в холодке или ругался с Олегом Борисовичем, режиссером. «Жаль, Нелька меня не видит», — досадовал он в такие минуты.

Однако и тут Лешке не повезло. Через две недели, когда подошло время получать зарплату, выяснилось, что ему нет еще и шестнадцати. Тетка, выдававшая деньги, строго спросила:

— Это кто у нас тут беспаспортный?

Пришлось сознаться. Так он остался не у дел. Впереди замаячило поступление в училище. В какое? Ему все равно…

Отец с матерью были на работе. Леха выдвинул нижний ящик комода, там, в дальнем углу, нашел коробочку из-под папирос «Три богатыря» с деньгами. Взял три десятки. Вроде незаметно… Дня через два он положит деньги на место.

Ремез сидел все на той же лавочке в сквере:

— Ну как, видел покупателя?

— Видел. Давай…

Ремез сунул руку в боковой карман, вынул нож. Плавно изогнутая рукоятка, блестящая бронзовая кнопка. Ремез нажал ее, и из рукоятки с характерным звуком выскочило отхромированное лезвие.

— Во, видал! — Ремез сложил нож и надавил кнопку еще раз. Снова блеснула сталь. Он протянул нож Лешке.

У того даже ладонь вспотела. Он бережно взял нож, утопил кнопку. Тугая пружина с такой силой рванула лезвие из рукоятки, что Леха чуть не выронил нож. Он еще и еще складывал его и давил на кнопку. Наконец Ремез остановил его: