Алексей Камышинцев - Начало осени

Когда вернулся в комнату, показалось, будто мышь юркнула под шифоньер с треснувшим наискосок зеркалом. Оно не отразило хозяина, но Колька не удивился — такое случалось. Знобило, лег на диван, натянул одеяло до подбородка. Опять забормотали жалобно и непонятно. Он покосился на шифоньер.

«Ага, значит, там прячется. Тоже мне, переживает…» Из щели в углу, между плинтусом и полом, вылез большой, с кулак, паук. Раскинул мохнатые лапы, пополз к дивану.

«А глаз-то нет! — мелькнуло в похолодевшем мозгу. — Только жальце беленькое. Подушкой в него… Мимо!»

Паук поставил две лапы на край дивана, беленькое быстро-быстро мелькало в мохнатом. Колька закричал… и открыл глаза.

Лампочка тускло светила под потолком. Никакого паука нет… Он поправил тощую подушку под головой, окликнул: «Эй, ты!» — женщину. Та не отозвалась.

«Ну и черт с ней. Нравится сидеть за шкафом — пусть сидит. Девочку из себя строит… Он не боится, сама же напросилась на выпивку, а теперь говорит, что ей восемнадцати нету. Ничего ему не сделают, пусть докажет, что он насильно…»

Дымчатая кошка прыгнула к нему на одеяло.

«Вот скотина, видно, с вечера в квартиру пробралась. Нагадит еще…» Он машинально погладил полосатую спинку, на ладони осталось много серых шерстинок.

«Линяет, все одеяло в пуху будет. Брысь!» Колька хотел согнать кошку, но она вцепилась в одеяло, беззвучно мяукала и упорно лезла к его лицу.

«А зубищи-то, — удивился он, — как у хорошего пса!»

Красная пасть все ближе, ближе… С усилием оторвал яростный мягкий комок, швырнул на пол. От удара кошка перевернулась несколько раз, встала на лапы и, яростно зашипев и вздыбив шерсть на загривке, уставилась на Кольку сатанинскими глазами.

«Бешеная!..» И в этот миг кошка бросилась на него. Он вскрикнул… и очнулся.

Так же светит лампочка, он не выключает ее на ночь, так спокойнее, при свете.

«Вот чертовщина, приснится же… То паук, то кошка». Женщина за шкафом сказала что-то непонятное, не соглашаясь. Он снова окликнул: «Да ладно тебе, выходи!» Не отозвалась.

«Отпускать ее так нельзя, еще сгоряча пойдет заявит». Полежал с открытыми глазами, спать не хотелось. За шкафом завозились, что-то упало, зашуршали обои. Кольке это надоело. Он встал, решительно шагнул к шифоньеру, ухватился и с силой потянул его от стены.

И похолодел! Та, одноногая, висела на крюке, вбитом в незапамятные времена, когда на месте шифоньера стоял низкий комод с семью слониками, по ранжиру шагавшими от одного конца гипюровой дорожки к другому; с коробочками, футлярчиками, флакончиками и прочей женской белибердой; с тремя выдвижными ящиками, в которых Колькина мать хранила белье и кое-что из одежды. На крюке тогда висело большое зеркало в резной деревянной раме. А теперь…

У женщины вылезли из орбит бело-кроваво-красные глаза, фиолетовый язык чуть не доставал до левого плеча, к которому склонилась мертвая голова. Она повесилась на кожаном ремешке от протеза, лежащего тут же на полу.

«Зачем она?.. Теперь окажут, я ее… О господи! Куда же ее девать? — лихорадочно соображал он. — В одеяло, обвязать чем-нибудь… Ничего ведь не докажешь. Скажут — изнасиловал и убил!»

Его била крупная дрожь. Вспомнил — в прихожей, под вешалкой, валяется моток бельевой веревки.

«То, что надо! Замотать ее в одеяло и оттащить к реке, пока не рассвело. Тут близко…» Колька обернулся и обмер. В прихожей — забыл дверь запереть, идиот! — стоял плюгавенький мужичонка в рабочей спецовке и захватанной кепке. Колька сразу его узнал, с этим мужиком они вчера столкнулись у прилавка в спецухе. Он хотел взять бутылку без очереди, а мужичонка не пускал его, говорил, что все торопятся. Ему, мол, на смену пора, а тут всякие бездельники лезут. Сейчас он злорадно скалил прокуренные зубы и таким же прокуренным пальцем указывал Кольке на спину. Палец у мужичонки был какой-то неестественно длинный.

«Видел, все видел…» — молнией пронеслось в мозгу у Кольки и ударило в сердце, бешено заколотившееся в ответ. На лестничной площадке послышались возмущенные голоса.

«Это конец!» Он бросился к окну, стал дергать заклеенные с осени рамы, они не поддавались. Чьи-то руки обхватили его, потащили, повалили на диван, крепко сдавили горло. Колька захрипел… и проснулся.

Солнце лежало на полу большими квадратами. Он сел на диване, весь мокрый от пота, сердце колотилось ужасно. Но нахлынуло и громадное облегчение: все пережитое оказалось очередным ночным кошмаром.