Алексей Камышинцев - Начало осени

— Район лесокомбинатов, Маймакса. — Сопровождающий кивнул за окно автобуса. — А проехали мы Соломбалу — старинный центр Архангельска.

В белые ночи Архангельск становится похож на Ленинград — такой же тихий, таинственный и строгий. Медленно пересекает город Северная Двина, по ней — флаги на лесовозах. Турецкий — полумесяцем, японский — с красным шаром, английский — с крестом и львом и еще черт знает чей — зеленый, не то с ананасом, не то с шишкой кедровой на полотнище…

А по набережной идет тебе навстречу этакий мариман в джинсах, тельнике и мичманке с крабом. Или подтянутый — аршин проглотил — молоденький лейтенант, весь в золоте, от козырька фуражки до ножен кортика, что грозно покачивается у левого бедра. Красавец! Ну разве увидишь такого где-нибудь в Тамбове или в Пензе?

…Маймакса, Соломбала… Колька вздохнул, прикинул по карте — вроде недалеко. Сейчас бы пешком туда ушел…

— …Ягудин!

— Я!

— Гайка ты!.. — привычно пошутил Замковой, и так же привычно прокатился по бараку сдержанный хохоток.

Потянулись к выходу — строиться на завтрак. Перед крыльцом выросли четыре ломкие шеренги синих роб, переминались с ноги на ногу, ждали команды.

— Эй, старшой! — выкрикнул кто-то из заднего ряда. — Веди отряд, не май месяц на дворе!

Прапорщик — военная косточка — зычно скомандовал:

— Нале-во!

Отряд неуклюже развернулся.

— Шагом марш!

По сырой земле забухали не в лад резиновые подошвы. Колька не любил осень — мокро, холодно, скучно. Сюда он попал тоже осенью, год назад. А перед тем в который раз угодил в вытрезвитель…

Проснулся Колька от холода, почудилось, что лежит на каменных ступенях черного хода в «Тринадцатый» магазин, где он не раз уже засыпал по пьянке. Подумал: «Домой надо!» — перевернулся на спину и тут же зажмурил глаза, будто песку в них сыпанули, — ослепил яркий свет лампочки в проволочном колпаке. «Где это я?..». Приоткрыл один глаз… Стены, крашенные в рост человека зеленой масляной краской, с ядовитой каемочкой поверху, в окна вместо стекол вставлены слепые блоки бутылочного стекла, как в бане, лампочку он уже видел. Колька приподнялся на локте, огляделся и сразу же понял, куда он попал. Знакомая комната — второе окно, дверь с глазком, цементный пол… Это же районный вытрезвитель!

Он лежал на холодном, обтянутом черным дерматином топчане. Такие стоят в кабинетах поликлиник, на них предлагают прилечь для осмотра. Вот и здесь… Только не предлагают, а просто кладут, особо не рассматривая. Кроме него в камере находились еще три человека, два лежака пустовали. Он подобрал сползшее на серый пол одеяло, закутался, малость угрелся.

«Что сейчас — ночь или дело к утру идет?»

Слепое бутылочное стекло отражало мертвый электрический свет, и нельзя было разобрать, что там, на воле, — день или ночь? «От черт, опять попался! Где же меня забрали?» Но вспомнить не мог, как ни силился.

Вчерашний день походил на унылую вереницу предыдущих. Он так же начался с утреннего опохмела, потом добавления еще и еще, а после полудня воспоминания пошли лоскутами. Шатались с Мишкой в парке, помнит — карусели вертелись, потом очутились у ресторана… Нет, сначала они пили на детской площадке с тощим пареньком, Мишкиным знакомым, а к ресторану попали позже, когда магазины уже закрылись. Мишка в ресторане брал бутылку портвейна за пять рублей. Вот жизнь пошла…

Он так и не смог припомнить, с какого места его привезли в вытрезвитель, но надеялся, что ничего строго наказуемого не совершил. В последнее время он ведет себя смирно, не тот стал. Однако то, что попал в вытрезвитель, — худо! О нем, старом знакомце, конечно, сообщат по месту жительства в милицию. Участковый, гражданин Ястребов, давно обещает загнать Кольку туда, где телята Макара съели, — вот и загонит. А все оттого, что появилась у него вредная привычка засыпать где ни попадя. За этот год четвертый раз подбирают.

Остатки сна отлетели, и тут же навалилось похмелье. Хуже нету сидеть вот так взаперти и маяться. До утра далеко, уснуть не уснешь, а опохмелиться тут, само собой, нечем.

«Пойти воды попить? Заодно прикину — скоро ли выпускать начнут…» Колька встал, шагнул к двери, стукнул пару раз кулаком по железной обшивке. Снаружи откинули шторку волчка, кто-то заглянул в камеру.

— Выведи напиться! — попросил он.

Лязгнул засов, дверь тяжело отворилась. По знакомому коридору — стены в кафеле — к душевой, там есть кран. Он долго пил из-под крана холодную воду, не утолявшую похмельной жажды, а лишь тяжело давившую на желудок. Возвращаясь, краем глаза увидел в дежурке лейтенанта, тот перекладывал бумаги на столе. Мелькнул белый халат врача.