Алексей Камышинцев - Начало осени

— Коля, как же это?.. Как мы с тобой будем жить? — спрашивала она в отчаянии.

— Да ладно, Танюшка. — Он любил ее так называть — Танюшка. — Ладно, не переживай, это ерунда, Не все же время я пью, вон сколько держался…

— Вот именно — держался! Значит, тебе нужно держаться, не просто жить, а удерживаться на краю пропасти, куда ты в любую минуту можешь сорваться. — Она заплакала.

— Какая пропасть? Танюша, милая, не расстраивайся. Погулял немножко… Ничего страшного не случилось…

— Немножко! Мне твоя мама рассказывала…

— Чего уж теперь… Все прошло. Скоро поедешь в Ершов, потом и я к тебе приеду… — Он хотел обнять ее, но Таня отстранилась:

— Не знаю… Не знаю, как у нас дальше сложится. Ты пойми, это самое страшное, если муж — пьяница. Не хочу…

— Таня, с тобой, ради тебя я все смогу. Ты же знаешь, как я тебя люблю. — Колька притянул ее к себе, но она отвела его руки.

В комнате было темно, они не зажигали света. Таня встала с дивана, подошла к окну:

— Я боюсь уезжать, боюсь оставить тебя одного. Твоя мама… Ей тяжело. Сделаем так: я поеду на работу, а как только получу жилье, какое-никакое, ты переберешься ко мне. Переводись на заочное — чем скорее, тем лучше… Оторвешься от своей компании. Мне Мишка этот давно не нравится.

— Харя-то? Он ничего… ты не думай. Да что я, маленький?

— Только так, Колечка, только так. Одно знаю — без меня ты пропадешь…

Таня уехала в Ершов — маленький городок районного значения, работать врачом в детском отделении больницы. Добираться туда нужно было поездом, часов шесть. Когда Николай приезжал к ней, они уходили из комнаты общежития, где жили две девушки, в больницу и ночевали в терапевтическом кабинете на широком кожаном диване.

Все было хорошо, но иногда ему казалось, будто Татьяна отдаляется от него, точно медленно отплывает в другую жизнь. Из студентки, практикантки она быстро превращалась во врача с профессиональными интересами, тревогами и заботами. Словно она стала старше, взрослее его, студента.

В такие минуты он твердо решал бросить все к чертовой матери и перебираться сюда, к ней. В конце концов, можно снять комнату. Но, возвращаясь домой в общем вагоне поезда, медленно ползущего из Казахстана в Восточную Сибирь, он за время дороги успокаивался и приходил к мысли, что спешить не следует. Вот избавится от хвостов, сдаст зачеты и ко второму семестру переведется на заочное отделение…

Начинался ноябрь, сухой и ясный. Николай упорно занимался. На праздники сидел дома, глядел в окно на шумные, яркие в холодном свете осеннего дня колонны демонстрантов. Звенящая медь заводских оркестров обещала победу.

Через месяц Таня получила квартиру в двухэтажном панельном доме. Ни газ, ни воду в нем еще не подключили. С балкона второго этажа открывался вид на здоровенный общественный туалет, сколоченный из свежих желтых досок. Его основательность наводила на мысль, что и прочих коммунальных удобств придется ждать долго.

Но Таня квартирой осталась очень довольна, говорила, что скоро дадут воду, может быть даже завтра, и остальное наладится. Стул казенного вида и пружинная сетка от полутораспальной кровати представляли в комнате мебель, постель они притащили из общежития. Пружинная сетка царапала пол… Они прикидывали, что из обстановки купить в первую очередь и куда поставить.

Воскресным вечером — он всегда уезжал так, чтобы прямо с поезда попасть в институт на занятия, — Таня провожала его на маленький вокзал. Собственно, это и не вокзал, а железнодорожная станция, каких много на бесконечных российских магистралях.

Кирпичное здание любовно выкрашено желтой клеевой краской, под высокими окнами — аккуратный палисадничек с цветочными клумбами и чахлыми деревцами. По асфальтовому перрону, замусоренному подсолнечной шелухой, прохаживается милиционер. На темно-красных пакгаузах из вагонки метровые белые надписи: «Не курить» и «Камера хранения». Водонапорная башня наступила каменной ногой у самого полотна, ее обшитый досками бак возвышается над разноглазым семафором. Когда состав тронулся, Колька подумал, глядя на уходящие в темноту станционные постройки, что ему здесь будет хорошо…

Если бы свой день рождения Сережка Щербаков отмечал, как обычно, в общежитии, то Колька не принял бы приглашения. В общежитии, — значит, на всю ночь дым коромыслом. Но решили собраться в кафе «Тополек», неподалеку от института. И без девчат, по-мужски посидеть, поговорить. А то ведь у девок на языке лишь танцы да тряпки, а на уме — одни мужики.