Владимир Лорченков - Ночь в Кербе

…Проснулся я в своей комнате, раздетый, на матраце. Записка лежала на месте, карты, которыми я прижал бумагу, я нашел в том же положении, что я их оставил перед тем, как выбраться. Морщась от головной боли, я поглядел в серый четырехугольник окна. Кажется, тихонечко накрапывал дождь. Из-за двери донеслось вежливое покашливание.

— Владимир? — сказал Жан-Поль.

— Oui, oui, — сказал я, — entre, n’hésite pas [147] Да входи-входи, не сомневайся ( фр. ). .

Дверь приоткрылась, Жан-Поль сунул лицо, словно лис — мордочку. Поощрительно и успокаивающе улыбаясь, месье директор сообщил, что я вчера поразил присутствующих настоящей русской удалью. На счету моей эскадрильи числилось две сбитые бутылки перно, четыре пива и литра два вина. Русский мастер-класс, Владимир! — восхитился Жан-Поль.

— А… эээ, — раздавленно прохрипел я.

— Нет-нет, — замахал руками счастливый Жан-Поль, закрутившийся по комнате, словно потерявшая след собака, странный то лис, то волк… — Все в порядке… ты просто задремал под конец у огня, и я помог тебе пройти в спальню.

— Спасибо, — хрипло сказал я, приподнявшись на локте.

— А ты не знаешь, не было ли вчера какой-нибудь репетиции?.. — спросил я. — Мне кажется… я словно бы за домом встретил группу люд…

— Репетиции? О нет! Артисты все в Фижаке, а оттуда до нас двадцать километров… Да и что репетировать? Современный театр… импровизация… джаз и есть! Думаю, тебе что-то приснилось… Ты забавно похрапывал. Но нет, нет, не стоит переживать, все вполне мило! Если честно, все мы крепко поддали. Ну, кроме детей, конечно! Ха-ха… Кстати, мне понравилось вчера то, что ты излагал. Я о Достоевском. Топор как символ русской души… недурно! Вино было отличное, правда? А что это? О, листы бумаги… исписанные! Тебя посетило вдохновение? Большая честь для нас! — тараторил Жан-Пол, усевшийся уже на стул возле этажерки с запиской.

Я возблагодарил Бога за то, что не пытался оставить Еве записку на своем ломаном французском, и содержание текста осталось для Жан-Поля тайной.

— Да-да… вот, набрасываю… что-то… — сказал я, откинувшись на подушку.

— Что же, ты в уединении. Кроме нас, в доме никого, молодежь уже в городке, устанавливают сцены, Катрин с детьми там же… Принимай душ, завтрак на столе — и в добрый путь! — воскликнул Жан-Поль, поднявшись.

— Я долго тут? — спросил я и уточнил. — В своей комнате?..

— Dès la minuit [148] С полуночи ( фр. ). , — сказал он.

Под его насмешливым взглядом я встал, кое-как закутавшись в одеяло… пародия на римлянина, — и выскользнул из комнаты, прихватив прощальное письмо. Сделал вид, будто увлечен будущим замыслом… Закрылся в ванной. Жан-Поль протопал по лестнице вниз. Я, ощутив адские похмельные позывы в желудке, открыл воду в кране над раковиной и присел. Под шум воды покорчился немного на унитазе. Горько пожалел, что не поселился в отеле… После порвал письмо и, осквернив бумагу, спустил воду. Перебрался в душ. Спустя полчаса свежий воздух Керба — я распахнул окно настежь — и контрастный душ привели меня в норму, и я спустился на террасу в божеском виде. За столом Жан-Поль допивал кофе. Выглядел он тоже слегка помятым, отметил я с мрачным удовлетворением. Жан-Поль поднял глаза от глянцевой поверхности чашки, и хлопнул по какому-то конверту на столе.

— À propos, Vladimir, Владимир, — сказал он. — Pour de ne pas oubliér… [149] Кстати, Владимир, чтобы не забыть ( фр. ).

— Voici ton honoraire et tes billets de retour [150] Вот твой гонорар и обратные билеты ( фр. ). , — сказал он.

…Когда мы вернулись в Керб вечером после представления и встречи с делегацией от какого-то венгерского городка-побратима — к счастью, Еву я нигде не увидел, — я поднялся в свою комнату положить билеты в дорожную сумку. Только тогда я обратил внимание на то, что комната, в которой меня поселили, выглядела как настоящий индейский вигвам. Кто знает, может, причина в форме — скошенный треугольник крыши, — а может, в невероятном количестве вещей, накопленных здесь. Я огляделся словно впервые. До тех пор ведь я заходил сюда лишь броситься ничком на матрас и забыться до утра. Я рассмотрел наконец картину, нарисованную моей предшественницей — турецкой писательницей. На небольшом куске холста несся за нимфой нагой, некрасивый сатир с брюшком, лысый… Крупная, белая, она напоминала Еву — а кто и что не напоминало мне тогда Еву?! — и я решил даже, что различил ее сросшиеся брови, хотя картина нарисована была скорее схематично, чем в деталях. На этажерке слева валялись книги — словари… что-то на иностранных языках, из которых я разобрал только венгерский и немецкий, — и шахматы. Я насчитал четыре набора, каждый из которых представлял собой настоящий маленький мир. Больше всего мне понравились фигуры, стилизованные под солдат армии Наполеона и их соперников — воинов Австрии. Кроме того, на этажерке лежала колода карт Таро и просто колода карт, а также несколько глиняных поделок. Свисток, слоненок, игрушка наподобие волчка… Я попробовал запустить ее, но не сумел. При том что два стула и этажерка буквально тонули в вещах и вещицах, саму комнату обставили крайне аскетично. Матрас, на котором я спал, и несущая балка под потолком. Всё. Тем не менее из-за обилия мелочей как говорится — en vrac (насыпью), — я чувствовал себя то ли на блошином рынке, то ли, повторюсь, в индейском вигваме. Там, где шаман собирает все удивительное и непонятное, что подкидывает ему жизнь, — какая прекрасная метафора писательства! — в надежде что это пригодится ему в создании новых и удивительных жизней. Кроме того, на стуле валялась коробка тех самых сигар, что я прихватил из аэропорта Монреаля. Я решил выкурить одну из них и спустился вниз, взяв с кухни бутылку арманьяка, чтобы смачивать в ней конец сигары. На террасе сидел Стикс, мы, улыбаясь, поприветствовали друг друга, я предложил ему сигару и не стесняться. Он и не думал. Я был в некотором роде должником босняка — он платил за меня последние два дня, пока я безуспешно пытался найти в Фижаке или Аксере банкомат, чтобы выдоить оттуда хоть чуть-чуть европейских денег. До тех пор я смешил местных жителей растерянными попытками купить хоть что-то за канадские доллары. Все это лишнее, Владимир, уверял Жан-Поль, и я жил словно в раю — все получая без денег, — но все равно испытывал неловкость. Я чувствовал себя в Аспере, словно попавший в рай закомплексованный грешник, которому не хватает смелости и мужества раздеться и побежать, как другие, по улицам нагишом… На террасе сладко пахло инжиром, к нам прилетела удивительного цвета бабочка: золотом окаймлены были ее крылья, в центре синеватые, подернутые дымкой, будто бабочка поймала несколько колечек сигарного дыма на лету… Я спрятался в парусиновом кресле, зажег спичку, затянулся сладким дымом. Я не курил больше двенадцати лет. И так сладко было нарушать этот запрет… табу, наложенное на меня мною же. Открыв глаза, я увидел, что Стикс раскуривает свою сигару, и на краю стола возникла словно из ниоткуда фигура Жан-Поля. Сняв тапочки, тот с наслаждением шевелил босыми пальцами, глядя на них.