Надежда Нелидова - Скотный дворик [сборник]

Самозванец хмуро глянул на соперника, покушавшегося на его владения. Хотя почему самозванец: он, как говорится, не напрашивался…

Объявление: «Кто потерял белого кота, обращаться…» провисело на столбе до осени и расползлось под дождями. Оба кота живут у нас. Они не поделили дом, и их пришлось расселить в разные половины. Фантик № 2 — со мной. Первый, настоящий Фантик — с мужем.

Иногда они забредают на чужую территорию и с воплями «У-я-у-у!» — жестоко дерутся, сцепляясь в один белый клуб — только пух летит. Не разобрать — где настоящий Фант, где пришлый… Да чего там, оба — настоящие, родные!

— Лиза, уйми своего паршивца!

За оградой возникает голова соседа Гены Федоскина. На отлёте, высоко в руке он держит за загривок огромного чёрного кота. Котяра имитирует трупное окоченение: лапы поджаты, башка набок, глаза остекленели, пасть оскалена. Высвобождённый хозяйкой, моментально оживает. Мявкнув, он вырывается, до крови раздирая Лизину руку, тяжело шмякается на землю — и только малинник заходил вслед волнами.

— Опять портит лягушек, — жалуется Федоскин. И ворчит, удаляясь: — Развели кошек. Держали бы дома. Кошка животное чистое, домашнее. Нет, приучат к улице, к помойкам. Бескультурье наше российское. В Европу бы вас всех, учить содержанию животных. Там на каждую животинку паспорт заводят.

Гена не то, что в Европу — за пределы района выбирался в жизни раз пять, не больше.

— Тебя Федоскин в своё общество спасения лягушек ещё не зачислил? — улыбаются соседи. — Постой, придёт срок — обработает.

А Лизу и обрабатывать не надо.

Лиза не обижается на Федоскина, потому что целиком и полностью разделяет его симпатии к лягушкам. И насчёт кошек он прав. В Глинках в каждом доме живёт по одному, а то и по два-три стерилизованных кошарика. Скуку разгоняют ловлей бабочек, птичек, лягушек. Лиза сама не раз заставала своего котяру за этим занятием. Делала ему внушение, тыкала мордой, даже лупила — бесполезно.

Глинковские дома спускаются к подёрнутой тиной, прогретой солнцем речной заводи — рай для лягушек. В мае тут стоит оголтелый лягушиный ор.

— Нет, что вытворяют, а? — Федоскин мечтательно облокачивается на лопату. На коричневом, в крупных ромбовидных морщинах лице — будто на панцирной сетке отлежал — застенчивая мальчишеская улыбка. Обещает Лизе: — Ты погоди, ночью такой концерт закатят — не уснёшь.

Ночью в заводи словно одновременно погружают в воду тысячи бутылочек разных конфигурций. Бутылочные горлышки нежно, переливчато булькают и поют, кто во что горазд.

Лягушиные концерты — это нечто, не поддающееся описанию. В оглушительном, самозабвенном горловом призыве — гимн любви. Это экстаз, это восторг, это торжество и прекрасность жизни, это песнь безумству храбрых… Потому что незавидна лягушачья участь — единицам их удастся дотянуть до осени и зарыться для зимней спячки в иле.

О чём льют пьяные слёзы мужики в подпитии? О тяжкой судьбине, ленивой жене, злой тёще, тупом начальнике. Гена Федоскин плакал о милых, кротких, беззлобных и беспомощных созданиях — лягушках. Для них природа оставила единственную защиту: при приближении опасности замереть, застыть крошечным мраморным изваянием — вдруг не заметят. Замечают: мальчишки, собаки и кошки — для забавы, чайки — для жора…

Ох, эти чайки! Только человек, не знающий близко эту прожорливую помоечную птицу, назвал её белоснежной, красивой и свободной. Сравнил с гордо реющим в небе стягом, дал имя театру в столице. Да вы её, чайку, поближе рассмотрите: голова куриная, мозг с горошину. Холодные злые, налитые кровью глазки, брюзгливый нос крючком, мускулистые лапы убийцы…

Всю весну и лето над заводью кружат тучи этих алчных крикливых тварей. Выискивают затаившийся под корягами, как папы-мамы их научили, лягушиный ясли-сад — ещё, крохи, белый свет толком не разглядели. Да и беззащитным папам и мамам нет спасения: их выхватывают из воды, рвут, дерутся в воздухе из-за лакомого нежного мяса.

Гена возмущался насчёт чаек:

— Ещё при этом орут, поганки. Да так жалобно, плачуще — будто не они это, а их живьём рвут. А лягушки, бедные, принимают мученическую смерть и пикнуть не смеют.

Федоскин выпросил у местного охотника травматический пистолет и даже подстрелил одну чайку. Приткнул за пояс и гордо ходил с ней, как чеховский Треплев. А больше ни в одну не попал: стариковская рука слабая, глаз слезливый. Уговаривал охотника использовать чаек в качестве живых мишеней, но тот над ним посмеялся и пистолет забрал.